СТУК ТОПОРА ПО ВИШНЕВОМУ САДУ

«Да, господин Золотицкий, постоянно вы оказываетесь в пучине неотвратимых тревожащих мыслей и страшных снов!– подумал с горечью Золотицкий.– Ну, что делать, если приходится жить в период новых заморозков? К сожалению, у нас только два времени года: оттепель и заморозки, увы… К сожалению, времена не выбирают, как и страну, в которой тебя родили… Перестань думать о плохом… Страшные сны, прочь от меня! Сосредоточься исключительно на работе!».

Осторожный стук в дверь вернул его в бодрое, рабочее состояние.

–Да…– Золотицкий привстал, потом вновь сел в кресло.

В кабинет вошел актер его театра Борис Вильштейн, лет сорока, светловолосый, коренастый, в очках, чем-то взволнованный. Вильштейн работал в Театре юмора уже десять лет. Он вырос в актерской семье, оба родители тоже были актерами. Вильштейн, робкий и нерешительный в жизни, но талантливый и уверенный в актерской игре, был очень симпатичен Золотицкому. Они дружили, ходили друг к другу в гости, не раз ездили в отпуск вместе с семьями.

Поздоровавшись, Вильштейн сел на стул напротив Золотицкого.

–Что-то случилось, Борис?– поинтересовался Золотицкий.

Вильштейн закурил сигарету, говоря удрученно:

–Случилось… И многое.

–Поясни.

Вильштейн минуту помолчал, потом робко ответил:

–Ты знаешь, я иногда что-то пишу в соцсетях… Ну, понимаю, что все сейчас проверяют, опасно писать, о чем думаешь… Не удержался, поставил один лайк в сети.

–6-

–И что?

–А то!…– Вильштейн перестал курить, сжал пальцы рук в кулаки.– Вчера вечером ко мне заявляются люди в черных масках, хамят, забирают мой компьютер.

–За один лайк? И по поводу чего он был?

–Да забыл уже… Мне грозят судом! И еще одна гадость. Хотят арестовать сына.

Золотицкий опешил:

–А его за что?

Вильштейн протяжно вздохнул:

–Витя написал пост по поводу спецоперации.

Минута прошла в гробовом молчании. Вильштейн сидел, уткнувшись в одну точку на полу, с выражением беспомощного страха на бледном лице.

Золотицкий постучал пальцами по столу.

–Да, все тревожно…– подытожил он. – Даже робкий Вильштейн решил уехать.

–Робким был раньше. А сейчас надо быть решительным!– твердо произнес Вильштейн.

–Да, могут тебя записать в иноагенты. Я уже давно ничего не пишу в соцсетях. И тебе советую!

Вильштейн подхватил:

–Раньше я тоже ничего не писал. Боялся. А сейчас черт попутал…

Золотицкий криво усмехнулся:

– Раньше говорили о врагах народа, а сейчас появились иноагенты… Да-с, метаморфозы нашего бытия… Здравствуй, капиталистический 37 год!.. И что ты намереваешься делать?

–Уеду. Да, я уеду!– Вильштейн подскочил, повторяя одни и те же слова, но все громче и громче, переходя потом на истерический вопль:

–Уеду! Уеду!! Уеду!!

Пришлось Золотицкому встать, похлопать по плечу друга, успокаивая.

–Хватит кричать… Сядь и остынь…– произнес добродушно Золотицкий. – Я тебя не узнаю… Куда делась твоя робость?

Вильштейн сел на стул, прикрывая глаза.

–И куда хочешь уехать?

Вильштейн открыл глаза, взглянул на Золотицкого растерянно.

–Надо уехать… С сыном. Пока на свободе…– сказал он еле слышно.– Уже решил уехать

в Израиль. Один русскоязычный театр в Тель- Авиве давно приглашал меня играть в «Беге» по Булгакову.

Золотицкий скептически произнес:

–Там тебе не будет лучше.

–Нет, будет.

–Неужели?

Вильштейн уверенно сказал:

–Будет! Там не сажают за лайки! Мне надоела полицейщина! Мне все надоело!

Золотицкий печально протянул:

–Значит, «Бег» по Булгакову… Но сначала бег из Москвы.

–У тебя в ходе нашего разговора появляются аллегории.

–Что поделать, мы люди творческие… Бег… Там, кажется, в пьесе четыре действия и восемь снов.

–Правильно.

–А сон есть драматургическая условность, представляющая что-то нереальное… То есть все, как страшный сон русской интеллигенции.

Вильштейн расплылся в улыбке:

–Как ты все образно описал! Творческая интеллигенция не могла найти консенсус… Не могла поступиться своими нравственными принципами.

–7-

Золотицкий восторженно улыбнулся:

–Это ты, кажется, говоришь и о себе.

–Правильно!

Золотицкий протянул другу лист бумаги, говоря:

–Ну, пиши заявление по собственному.

Вильштейн кивнул, начал писать. Раздался телефонный звонок.

Золотицкий занервничал:

–Только бы не этот противный Аристархов…

Опасения Золотицкого подтвердились: в телефонной трубку он услышал бас Аристархова:

–Приветствую, Никита Сергеевич!

Золотицкий поздоровался, взял подписанное заявление у Вильштейна. А любопытный Вильштейн не уходил, прислушиваясь к разговору.

–Никита Сергеевич, вы не пришли на собрание,– то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Аристархов.

Золотицкий от злобы закусил нижнюю губу, мысленно настраивая себя на спокойствие и хладнокровие, желая в этот миг, чтобы противный и надоевший ему чиновник побыстрее повесил трубку.

–Не пришел…– коротко ответил Золотицкий.

–Я же вам напоминал!

–Извините, был на репетиции. Я обещал прийти, но не смог.

–Очень плохо!.. Ладно… – Аристархов помолчал минуту, потом продолжил:

–Да, вам надо будет подписать одно заявление. Уж не отказывайте в этом.

Золотицкий раздраженно сказал: