Сценарий собственных ошибок

Камера наконец-то находит лицо роженицы – очень юное и, как сейчас только понял Игорь, очень красивое. Его не портят ни струйки пота, стекающего по лбу, ни следы только что прекратившегося страдания. Роженица блаженно улыбается, открывая два передних зуба, торчащих по-заячьи:

«Мальчик…»

Нажав на паузу, Игорь позвонил секретарше через прибор громкой связи:

– Вероника, сегодня меня ни для кого нет. Что бы ни случилось, я очень занят.

* * *

В длинном величественном коридоре элитной поликлиники перед процедурным кабинетом не было ни одного человека. Миша Парамонов, прежде чем постучаться, огляделся, точно надеясь увидеть явившуюся точно из-под земли очередь. Но очередь по-прежнему не объявлялась – здесь присутствовал он один. Единственный пациент. Никуда не денешься… Пришлось постучаться.

– Входите, прошу!

Миша вошел, настороженно втягивая ноздрями крепкий дух медикаментов, дезинфицирующего средства для мытья полов и чего-то еще, неизменно в таких местах присутствующего… Крови? Он терпеть не мог соприкосновения с больницами и поликлиниками – этими местами, где на самих стенах чудился сантиметровый осадок страха и боли. Повинуясь внутреннему инстинкту, он должен был бежать отсюда подальше… Вместо этого он вступил в пределы, отгороженные белой дверью.

– Ваше направление, пожалуйста… Вон туда, за столик. Закатайте рукав.

Именно потому, что Миша терпеть не мог все, связанное с медициной и врачами, он ежегодно проходил в этой поликлинике полное обследование. Обходилось оно недешево даже с учетом его гонораров, однако игра стоила свеч. Чем полнее его организм обследуют, тем раньше смогут назначить профилактику или, тьфу-тьфу, лечение болезней, обнаруженных на ранних стадиях. Что лучше – уничтожить врага в зародыше или оказаться в объятиях его, неизлечимого, на больничной койке? Тут и спору нет. А значит, придется потерпеть кратковременную боль во имя благой цели.

Миша снял пиджак, расстегнул на правой руке манжету рубашки. Закатал рукав. Высокая немолодая медсестра вскрыла пакет с одноразовыми внутривенными иглами. Кажется, она же брала у него кровь год назад? У медсестры был низкий голос, уложенные в гладкую прическу темные волосы с примесью седины под зеленой шапочкой; в целом, вид она имела профессионально-успокаивающий, точно транквилизатор.

«Мать Игоря тоже работала медсестрой в процедурном кабинете», – отчего-то вспомнил Миша. Резиновый жгут, точно оранжевая тугая змея, охлестнул его плечо.

– Поработайте кулаком.

Миша, приученный к этому действию предыдущими обследованиями, начал послушно сжимать и разжимать кулак, глядя в сторону – на белый застекленный шкафчик, внутри которого кучковалось непонятное медицинское оборудование. Смотреть на собственную бледную, покрытую веснушками руку, в которую должна вонзиться игла, он избегал: так можно и сознание потерять! Журналистов считают людьми без нервов, прошедшими огонь, воду и медные трубы. Отчасти это так: в поисках материала для своих блестящих статей Миша не боялся общаться со своеобразными людьми и забредать в неприглядные места, особенно в молодости… Однако правда и то, что в некоторых вещах он болезненно слабонервен. Особенно в том, что касается здоровья.

– Теперь сожмите…

Миша чувствовал покалывание от внедряющегося под кожу инородного объекта – и закусывает губы. «Ничего страшного, – внушал он себе, – ничего страшного». И в то же время боль… и страх… и отвращение… Словно эта пустячная манипуляция, как и все, связанное с медициной, воскрешала в его памяти то, что он хотел бы там навеки похоронить. И завалить массивным надгробным камнем. И воткнуть еще осиновый кол, чтоб не вылезло…

Озерск… Мать Игоря… Друзья… Что-то здесь скрывалось крайне неприятное. Что-то, ставшее источником всех последующих страхов.

Не выдержав, Миша взглянул на свой распрямленный локтевой сгиб, в котором торчала толстая иголка. Из нее ручейком по стенке пробирки вилась вишнево-красная полоса. Непроизвольно он зажмурился.

– Все, держите ватку. Дайте я перебинтую, – голос медсестры остался таким же глубоким и успокаивающим. Миша подумал, что дома она, должно быть, разговаривает так же, как и на работе, что это профессиональная привычка, въевшаяся в плоть и кровь. Не чувствуют ли себя ее родственники хронически больными?

Одеваться с перевязанной на локтевом сгибе рукой было трудно. Так и не застегнув рукав сорочки, Миша подхватил пиджак со спинки стула и покинул гостеприимный кабинет.

Только тут, в коридоре, он испытал странное чувство, брезжущее потерей сознания. Стены поликлиники потеряли очертания, прямоугольные желтоватые лампы на потолке размножились, затанцевали причудливый хоровод. Чтобы не упасть, Миша отступил к стене, нащупал рукой стул и буквально рухнул на него.

И в этом состоянии – на грани отчетливого сознания и обморочного бреда – внезапно нарисовались давно забытые сцены. Те, которые он гнал от себя столько времени. Те, которые, как он ясно понимал, вынудили его вести тот образ жизни, который он ведет сейчас…