СТРУНА ИСТОРИИ

А вот другое дело, когда пассионарность снижается. Когда есть пассионарии слабые, которые ради своего идеала, который они полюбили, который они восприняли, в который они уверовали, — они согласны на подчинение. И вот из таких можно создать огромную силу.

И это началось — сначала в 1415 г. на самой окраине Христианского мира — в Чехии. Почему в Чехии?

Чехия была, в общем, в стороне и никакого активного участия в войне гвельфов и гибеллинов не принимала. Больше они поддерживали пап, но и с императорами не ссорились. В общем, старались быть подальше от всех этих немецких свар и склок, потому что все-таки чехи — славяне и немецкие дела им были не так близки, как самим немцам. Поляки были от этого еще дальше и вообще довольно вяло смотрели, как там немцы режут друг друга. И поэтому у них сохранилась пассионарность еще довольно старая, она не была растрачена, хотя она была в низких формах. Ну, также как у турок — потомков сельджуков, по сравнению с турками-османами, как я рассказывал вам на предыдущей лекции.

И пока сильна была пассионарность в эпоху Гогенштауфенов в Германии, конечно, чехи помалкивали. Тихо-тихо вели какие-то мелкие войны с соседями, с австрийцами, и то неудачно: Рудольф Габсбургский разбил этого Пшемысла II — чешского короля, разгромил всю его конницу. Это для чехов большого значения не имело, поскольку и их король был тоже самый настоящий западник — по образованию, воспитанию, культуре был немец, хотя и носил славянское имя. После этого чехи выбрали себе королем люксембургского герцога Карла. Даже сложно сказать, кто он был — то ли немец, то ли француз. Он, я думаю, и сам не знал, — он не занимался этим вопросом, потому что это была страшно маргинальная область, граница между французами и немцами, и человек мог выбирать, — кем он хотел быть. А тут — ему предложили престол в Чехии. Он согласился и стал больше всего заботиться о своих чешских подданных и закатил им университет, роскошный! — один из самых лучших в Европе. Отсюда-то всё и пошло!

Дело в том, что в средневековых университетах жизнь студентов и профессоров (они жили одной группой, одной корпорацией,) — она шла по линии внутренней самоорганизации, а организовывались — по нациям. Нации устанавливались твердо, голосование в ученом совете шло тоже по нациям, студенты тоже, вообще, носили значки и какие-то кокарды тоже — по нациям; выпивали тоже — по нациям; дрались тоже — по нациям. Например, в Сорбонне было четыре нации: французы, провансальцы, немцы и, кажется, испанцы, — англичан не пускали. А в Праге было четыре нации: баварцы, саксонцы, поляки и чехи. То есть две — совершенно немецкие — верхненемецкая и нижненемецкая. Под поляками понимались — немцы Ливонского ордена, а отнюдь не поляки, потому что польская шляхта в это время, в XV в., больше травила зайцев и пила эту самую — старку и пшемошлянку и в университете обучаться не очень-то стремилась. То есть три нации были немецкие, а одна чешская, и она всегда бывала в меньшинстве.

Но Карл очень беспокоился о своих чехах, и он создал им условия, чтобы они могли, так сказать, в своем собственном университете чувствовать себя спокойно. И когда он умер и его сменил пьяница Венцеслав, то эта политика продолжалась, и ректором оказался профессор богословия чех — Ян Гус, который стал хорошо преподавать на чешском языке, переводил латинские тексты на чешский язык. И вообще говорил: «Мы же чехи, мы в своей стране, при чем тут немцы?»

А половина населения Праги были немцы. В Кутенберге (Кутна Гора сейчас это называется, близко от Праги) были рудокопы — немцы, в больших городах Богемского королевства сидели — немцы. Чехи — мелкое дворянство и крестьяне, а крупное дворянство делилось на чешское онемеченное и просто немецкое. И вот с университета пошло. Началась неразволочная между чехами и немцами. А Гус, кроме того, как человек очень набожный и искренний, он решил, что безобразия, которые делаются в церкви в это время, при полном разложении нравов, — надо исправлять.

Например, если священник католической церкви совершил уголовное преступление, то его надо судить — на общих основаниях, а не освобождать от наказания под видом духовного суда, где всё заблатовано. Индульгенции он осуждал — грехи за деньги не отпускаются. Ну и еще целый ряд таких мелких злоупотреблений.