«…Идем пригретым солнцем…» (Е. Ржевская)
…Идем пригретым солнцем пыльным большаком. Поле. На обочине — светло-зеленая трава, еще не прибитая пылью. За крутым поворотом — снова поле. По зеленому полю женщины, впрягшись, тянут плуг, — десять женщин, по пять и ряд, связаны между собой веревками, веревки прикреплены к плугу. Одиннадцатая направляет плуг.
Тоска и ненависть — здесь была оккупация…
(Из фронтовой тетради Е. Ржевской)
Коле Отраде
Я жалею девушку Полю. ЖалеюЗа любовь осторожную: «Чтоб не в плену б!»За: «Мы мало знакомы», «не знаю», «не смею…»За ладонь, отделившую губы от губ.Вам казался он: летом — слишком двадцатилетиям,Осенью — рыжим, как листва на опушке,Зимою — ходит слишком в летнем,А весною — были веснушки.А когда он поднял автомат — вы слышите? —Когда он вышел, дерзкий, такой, как в школе,Вы на фронт прислали ему платок вышитый,Вышив: «Моему Коле!»У нас у всех были платки поименные,Но ведь мы не могли узнать двадцатью зимами,Что, когда на войну уходят безнадежно влюбленные, —Назад приходят любимыми.Это все пустяки, Николай, если б не плакали.Но живые никак представить не могут:Как это, когда пулеметы такали,Не жить? Не слушать тревогу?Белым пятном на снегу выделиться,Не видеть, как чернильные пятна повыступили на пальцах,Не обрадоваться, что веснушки сошли с лица?..Я бы всем запретил охать.Губы сжав — живи! Плакать нельзя!Не позволю в споем присутствии плохоОтзываться о жизни, за которую гибли друзья.Николай!С каждым годом он будет моложе меня, заметней,Постараются годы мою беспечность стереть.Он останется слишком двадцатилетним,Слишком юным, для того чтобы дальше стареть.И хотя я сам видел, как вьюжный ветер, воя,Волосы рыжие на кулаки наматывал,Невозможно отвыкнуть от товарища и провожатого,Как нельзя отказаться от движения вместе с Землею.Мы суровеем,Друзьям улыбаемся сжатыми ртами,Мы не пишем записок девчонкам, не поджидаем ответа…А если бы в марте, тогда, мы поменялись местами,Он сейчас обо мне написал бы вот это.1940
«Ты в эти дни жила вдали…»