Стройотряд

Сергей часто так присоединялся к рабочим, махал лопатой, таскал вёдра и носилки, садился за руль вездехода и вывозил породу. Мертвецы воспринимали это спокойно и бесстрастно: он – начальник, ему виднее. В отряде вообще все всё спокойно воспринимали.

Мёртвые ведь только с виду такие же, как и живые: ходят, работают, управляют транспортом и применяют сложные приборы и инструменты, при том ведут размеренные беседы, иногда шутят, иногда даже смеются, после работы играют в карты. На самом же деле они принципиально другие. Мертвецы стабильны, неизменны.

Каким был на момент своей смерти тридцатисемилетний подполковник Сергей Никитин, имевший два высших образования, первое из которых – горно-инженерное, имевший семью: жену и двух дочек, таким и остался. Ничего в нём не изменилось за семнадцать земных лет, что минули со дня, когда сердце его перестало биться.

Мертвецы не просто законсервированы, – их тела не испаряются, не сохнут, но и не регенерируют, раны не заживают и кости не срастаются; и их мозги такие же, какими были в последний момент жизни, им не грозит старческая деменция, но и умнее они уже не станут, – они как бы застыли во времени. Нет, они, конечно, различают ход времени вне себя, но их внутреннее время остановилось в момент их смерти. Поэтому мертвецы не страдают от разлуки с близкими, хотя и понимают их боль утраты; поэтому не надоедают друг другу; поэтому не страдают от скуки; поэтому не амбициозны; поэтому не тщеславны; поэтому обращаются друг к другу просто: Лёха, Вован, Палыч, Серёга… Они всего достигли, что им отмерила жизнь, или Бог; они всё доказали, что могли. Поэтому мёртвые равнодушны к чинам и званиям, к политесу и церемониалам. Мертвецы просты, но не тупы и не глупы. Они делают здесь, на Марсе, своё дело и тем довольны. Они продолжают по-своему любить живых, помнят мёртвых, которых уже никто не оживит, по крайней мере, до Страшного суда, но они не страдают, не срываются, они всегда спокойны.

Вооружившись бочкоподобными вёдрами, Сергей на пару с Кацем опустошал прицеп с композитом, заправляя ранцы товарищей. Время от времени кто-то из мертвецов сообщал: «Я пустой», или: «Я забился», и тогда Тахир коротко командовал: «Кац – на второй ярус!», «Сергей – на четвёртый!», или говорил: «Иду» и шёл чистить забившийся гофр.

Полностью обработав закрываемый лесами участок стены, мертвецы сноровисто разобрали их и снова собрали на новом месте. Начали обрабатывать новый участок. Ничего не обсуждали, Лёха больше не рассказывал анекдотов. Не то чтобы рабочие как-то стеснялись своего начальника, просто такие они, мертвецы, малоразговорчивые. Но и не настолько молчуны, чтобы молчать весь день.

– Я вчера письмо от жены получил, – сказал вдруг Вован, занявший на новом участке третий ярус лесов. – Пишет, дочь внука родила. Владимиром назвали… в честь меня. А ведь когда я помер ей и пяти не было… Надьке-то, жене моей, самой уже пятьдесят три… а мне, выходит, шестьдесят один…

Вован при жизни был профессиональным спортсменом – нокаутировал немало народу на ринге, за что имел медали и кубки, и некоторое количество вне оного, в частном, так сказать, порядке, за что имел условный срок. Силой живой Вован обладал неимоверной, а померев на сорок втором году от сердечной недостаточности и будучи оживлён, стал силён поистине чудовищно. Не окажись Владимир Безбородько в числе участников Проекта освоения Марса, покоился бы в сырой земле без малого восемнадцать лет; поставили бы ему гранитный памятник в Подмосковье, а рядом посадили берёзу или липу – уже бы большая выросла, но так сложилось, что по всем параметрам – физическим и, что ещё важнее, психическим – сгодился покойный спортсмен для дела государственной важности. Как и у других мертвецов, за исключением, разве что, отца Никифора и Лёхи, осталась у Вована на Земле семья.

После слов Вована все некоторое время молчали, потом Лёха, теперь поливавший стену из теплушки на самом верхнем четвёртом ярусе, посмотрел вниз вправо, где трудился Вован, и весело заметил:

– А ты хорошо сохранился, дедуль! Мужчина-то хоть куда… мёртвый только.

И, напустив в голос дворово-босяцких приблатнённых интонаций, как в старом кино, залихватски пропел, на этот раз вполне неплохо:

– А он мужчина хоть куда, он служил в ПэВэО…

– Ого! – тотчас заметил Кац. – Вы таки помните Гарика, молодой человек! Уважаю!

– А чего мне его не помнить? Я же с детства люблю всякое такое… Высоцкий, Цой, Кипелов, Сукачёв… Это же классика! Отец любил послушать… Он у Гарика даже на концерте был, и Кипелова и Арию тоже вживую видел…

– А давай «За окошком месяц май» споём! – предложил тогда Кац.

– А давай!

И мертвецы в два голоса запели:

– А за окошком месяц май,

Месяц май, месяц май.

А в белой кружке чёрный чай,

Чёрный чай, чёрный чай.

А в доминошне мужички,

Мужички, мужички.

Да по асфальту каблучки,

Каблучки, каблучки…[11]