Строговы

Где-то рядом щелкнул одиночный выстрел.

Больше дед Фишка ничего не слышал.

Когда он очнулся, над ним сияло звездное небо и ветер с шумом проносился над безлюдными полями.

Старик поднял голову, осмотрелся и на четвереньках пополз через похолодевшие трупы расстрелянных.

В березнике он поднялся и, придерживаясь за ветки, попробовал идти. Сознание того, что он движется, наполнило его радостью, и всем своим существом, каждой частичкой своего истерзанного тела он ощутил, как хорошо быть живым. Сухие губы его раскрылись, и на лице появилась скупая улыбка.

Дед Фишка сделал несколько шагов еще, но голова у него закружилась, ноги подкосились, и он упал на подмерзшую каменистую землю.

4

Штаб партизан ждал деда Фишку с часу на час, но он не вернулся ни ночью, ни утром. Тогда стали гадать, что могло с ним случиться.

«Ночью ничего не узнал, а показываться на селе днем опасно, вот и сидит, вечера ждет», — говорили в штабе.

Матвей упорно молчал. Нехорошие предчувствия теснились в его душе. Не походило все это на старика. Был он на слова строг и обещаниями никогда не бросался.

Так в ожиданиях прошел весь день.

Вечером Матвей приказал Архипу Хромкову выслать двух конных разведчиков проехать по тропам, по дорогам вокруг Сергева, понаблюдать за селом.

На рассвете разведчики возвратились. Наблюдения их были скудными, ребята оказались робкими, и Матвей как следует отчитал их. Ночью в разведку отправился сам Архип Хромков.

Но все выяснилось неожиданно, еще до возвращения начальника разведки.

Для завершения кое-каких хозяйственных дел на стоянке армии Матвей оставил у Светлого озера небольшую команду под началом старика Петра Минакова.

В полдень старик явился в штаб самолично. Заслышав крик Петра Минакова, вступившего в пререкания с ординарцами, не допускавшими старика к командующему, Матвей вышел из балагана.

Минаков спорил с ординарцами, а позади него стояла Мария Дубровина.

— С недоброй я вестью, — дрогнувшим голосом сказал старик, подходя к командующему, и снял шапку. — Вчера в Сергеве расстреляли деда Фишку. Спроси-ка вон дочку Степана Дубровина.

У Матвея от этих слов потемнело в глазах. Будто сквозь изморозь смотрел он на девушку, нерешительно приближавшуюся к нему.

Круглое лицо Маняшки раскраснелось от смущения, а в карих с блеском глазах ее стояла мука. Никогда в жизни не говорила она с Матвеем, но уж кого про себя почитала, так это его.

— Здравствуй, Маня, — просто, стараясь не смотреть на девушку, сказал Матвей.

И сразу у Маняшки отлегло от сердца.

— Здравствуйте, Матвей Захарыч, — ответила она тихо.

Из балагана вышли Антон, Старостенко, Тимофей Залетный, подошел кое-кто из партизан, Маню Дубровину окружили, но теперь она, уже вполне овладев собой, громко рассказывала обо всем, что видела.

Три недели тому назад пришла она с эстонских хуторов в Сергево и нанялась к Зимовским в работницы. Всего она тут насмотрелась. Степан Иваныч вместе с карателями грабил партизанские семьи, лютовал, расправлялся со своими недругами. Но оборвалась его поганая жизнь от пули деда Фишки. Ночью Маняшка сама помогала Василисе перевезти труп с постоялого двора в дом Зимовских, а на другой день она видела, как вели по селу на расстрел в березник толпу мужиков. Был среди них и дед Фишка.

Угрюмо молчали партизаны. Матвей стоял, опустив голову, и, не перебивая, слушал Маню Дубровину. Антон хмурился, грыз мундштук, его рыжие усы топорщились. Старостенко дышал шумно, но внешне казался спокойным.

Долго никто не осмеливался заговорить, — шли минуты, шумел заунывно пихтач, и в скорбном, словно погребальном поклоне, свесив ветви, стояли у подножия холма березки.

Маняшка заговорила о жизни в Сергеве, о приезде новой партии солдат, о том, с каким нетерпением мужики ждут выхода партизан из тайги.

Посветлел взор у Матвея, задвигал ногами стоявший без движения Старостенко, Антон перестал грызть мундштук и веселеющими глазами поглядел на командующего. А Маня все говорила и говорила, не подозревая, что доносит штабу вести первостепенной важности.

— Спасибо, Маня, большое тебе спасибо, что пришла, рассказала, — тепло проговорил Матвей и перевел взгляд на Старостенко. — Илья Александрович, прикажи собрать ко мне всех командиров.

Маня поняла, что ей надо уходить, но уходить она не хотела. Она обеспокоенно посмотрела на Матвея, на стоявших рядом с ним командиров.

— Ты сыта, Маня? Дядя Петр, ты кормил ее, нет? — обратился Матвей к старику Минакову.

— Она, вишь, желает у нас остаться, Матвей Захарыч, — сказал старик.

Девушка подняла глаза на Матвея, в них была теперь больше чем просьба — мольба.

— У нас желает остаться? — переглядываясь с Антоном, переспросил Матвей.

Маня наклонила голову, повязанную белым полушалком.

— Я не побоюсь, Матвей Захарыч, — еле слышно проговорила она.

Матвей стоял, о чем-то раздумывая. Антон тоже молчал.

Старостенко переступил с ноги на ногу.

— Барышня совершила благородный поступок, она доставила нам очень ценные сведения, но… — Старостенко развел руками, — дела ей в партизанской армии не вижу. Лазаретов у нас нет, прачечных тоже, а жизнь наша — походная, трудная…