Строговы

— От мужиков, кума, иду. Филипп наказал к вам зайти. Под клетью амбара спрятан у него дробовик. Велел он тайком перенести его на зады, положить под черемуховый куст. Завтра ночью он его заберет. Домой-то заходить не будет. Сама знаешь: береженого бог бережет. Ну, прощевай-ка. Да не забудь насчет дробовика-то…

— Ладно, кум, старик придет — передам, — сказала старуха.

Дед Фишка вышел со двора Горшковых и, не доходя до мостика, пересекавшего мутный ручей, повернул к большому недостроенному дому Тимофея Залетного. Тут его словно поджидали. Едва он прикоснулся к окну, как оно раскрылось, и дед Фишка увидел жену Тимофея.

— Феклушка, мужик твой жив-невредим. Наказывал весь свинец, какой он из городу привез, в баню под полки положить. Завтра ночью он за ним наведается. Домой-то не обещал. Если, нычит, есть охота повидаться, подожди у бани. Это я уж от себя тебе говорю. Знаю, что тоскуешь. Ну, будь здорова. Да о деле не забудь.

— Что ты, дед Фишка! С утра все соберу, — сказала Фекла, довольная тем, что старик принес весточку от мужа.

Выполнив все поручения партизан, дед Фишка направился к своему дому. Вдруг неподалеку от него послышались голоса.

«Не патруль ли? — пронеслось в уме старика. Встречаться с солдатами у него не было никакого желания. — Надо утекать», — решил он и, кинувшись к забору, перелез через него и притаился.

Мимо прошли двое. Дед Фишка узнал гнусавый голос Демьяна Штычкова.

— Мы их выкурим из буераков, выкурим! — говорил Демьян громко.

Дед Фишка понял, что речь идет о партизанах, и с досадой подумал: «Выкурим! Выкурим! Руки у тебя, гундосый, коротки».

Голоса затихли вдали. Дед Фишка перелез через забор и торопливо зашагал к дому. Но не прошел и десяти шагов, как совсем неслышно перед ним возникла тень человека. Дед Фишка хотел скрыться, но было уже поздно. Его резкий поворот в сторону испугал человека, и тот встревоженно вскрикнул:

— Кто это?

— А, кум Андрей! Это я, — сразу повеселел дед Фишка.

— Данилыч! А я со сходки иду.

— Ну, ну, расскажи, о чем там судили-рядили, — с живостью спросил дед Фишка.

— Эх, кум, совсем мужику край пришел, — с сердцем сказал Андрей. — В солдаты вот на старости лет угодил.

— Что ты говоришь?! Как так? — изумился дед Фишка.

— Да так, всех мужиков под ружье берут. Сам этот Ерунда — ни дна ему ни покрышки! — по бумаге вычитывал.

Они еще поговорили несколько минут о сходке и о наказах Филиппа — сына Андрея, скрывшегося от мобилизации в партизанский отряд Матвея Строгова, и разошлись.

Утром деду Фишке надо было отправляться в лес готовить дрова.

Выйдя за село, он увидел мужиков, выстроенных на широкой поляне. Солдаты суетились возле них, кричали и ругались, обучая ружейным приемам.

Бабы и ребятишки сгрудились в одну кучу и глядели на все происходящее, печальные, молчаливые.

Дед Фишка подошел к толпе, посмотрел на мучения, с какими мужики проходили солдатскую муштру, и повернул обратно.

Все, что происходило в селе за последние сутки, очень озадачило его. В самом деле, зачем понадобилось штабс-капитану Ерунде учить стариков военному делу? Ясно, что белый атаман что-то замышлял. Но что же? Обеспокоенный этим, дед Фишка тихонько брел огородами и пустырями, не зная, на что решиться: бежать ли к Матвею или сначала попытаться все доподлинно разузнать? В одном из огородов, возле невзрачной закопченной бани, толпились бабы. Они стояли плотной кучкой и тревожно о чем-то разговаривали.

«Знать, слушок какой-нибудь появился. Зря бабы собираться не будут», — подумал дед Фишка и, сунув в карман шаровар кисет, направился к ним.

— Доброе утро, сударушки! — крикнул старик.

Бабы повернулись на его голос, и Зотиха, до неузнаваемости постаревшая за последние дни, воскликнула:

— Да тебя, дед Фишка, видно, сам бог к нам посылает! Только-только о тебе разговор был.

— А как же! Бог и шепнул мне: «Сходи, дескать, к бабам», — пошутил дед Фишка, но шутка не получилась. Зотиха подняла на него мученические глаза, не высохшие еще от слез, и с болью и голосе, чуть не плача сказала:

— Беда, дед Фишка! Сгубят они наших мужиков в буераках.

Дед Фишка смотрел на Зотиху с недоумением.

— Слух, вишь, Данилыч, прошел, — заговорила Дубровчиха своим низким голосом, — будто не зря стариков ружью-то учат. Говорят, вот-вот погонят их солдаты наших беглых мужиков бить. Вот они какие, дела-то, Данилыч. Стоим и горюем. Надо б мужикам весточку подать, да куда мы годны: ни троп, ни дорог не знаем.

— А слух-то верный? — нетерпеливо спросил дед Фишка.

— Вернее не может быть, Данилыч! — сказала Дубровчиха. — Солдат, вишь, один проболтался, из тех, что у Поярковых на постое. Выпили они вчера с Емельяном, захмелели, ну он и скажи: «Эх, хозяин, не завидую я тебе!» — да и выложил все от чистого сердца.

Дубровчиха умолкла, и все бабы смотрели теперь на деда Фишку, словно он мог успокоить их надорванные тревогой сердца и помочь в беде.

Слух был правдоподобен. Теперь становились понятными и слова Демьяна Штычкова, с бахвальством кричавшего темной ночью: «Мы их выкурим из буераков! Выкурим!» Надо что-то предпринимать, и как можно скорее.