Строговы

— В армии служат-с! За веру, царя и отечество, значит, добровольцами пошли.

«За веру, царя…» Матвей вспомнил пятый год, еврейский погром, Власа, выбежавшего из маленького, покосившегося дома с узлом награбленных вещей, и в патриотизм брата не поверил.

— Вчера вот письмо получил от Геньки, — оживленно заговорил Влас. — Пишет, что солдатики рвутся в бой — удержу нет.

Матвей с недоверием покосился на Власа.

— Рвутся, говоришь, в бой?

— Все, как один!

Эта ложь разозлила Матвея.

— «Все, как один», — передразнил он Власа. — Все, как один, домой они рвутся! Ты посмотри, что в деревне-то делается! Все поразорились, голодовка начинается, болезни, а просвета не видно.

— Постой, ты больно скоро скачешь. Вот война кончится, новые земли царь завоюет, тогда и просвет начнется, — несмело проговорил Влас, замечая, что глаза у Матвея расширились и заблестели.

— Новые земли, говоришь. А чем народу станет от них легче? Как был я батрак, так им и сдохну!

Влас решил смягчить разговор:

— Ты чего на меня-то кричишь? Я тебе говорю, что сын пишет.

Помолчав, Матвей спросил спокойно:

— А что он, Генька-то твой, бывал в сражениях?

Влас немного замялся.

— Нет еще, с дороги пишет.

— А Сенька поди уж на фронте?

— Э… э… нет. Этот у меня хитряга. В интендантстве пристроился. Вот посмотри…

Влас выскочил в другую комнату и через минуту вернулся, обвешанный солдатскими гимнастерками, брюками, сапогами, обмотками. Матвей отшатнулся, не веря глазам.

— Пощупай-ка сукнецо-то…

Матвей подскочил к Власу, схватил одну гимнастерку, крикнул:

— Твой Сенька — вор! А ты — подлец! Там, на фронте, солдаты… может… раздетые ходят… А вы… — Он бросил гимнастерку в лицо Власу и, сжав кулаки, с трудом удержался, чтобы не ударить его. — Подлецы! Царем-батюшкой прикрываетесь… а сами солдат грабите? Нашли кого грабить? Народ грабите!

Влас стоял, опустив руки, бледный, с дрожащими губами. На крик прибежала Наталья. Не понимая, что произошло, она остановилась в дверях. Влас посмотрел на нее и, захватив в охапку солдатское обмундирование, закричал:

— Наталья, затуши самовар! А ты, ты… чтоб твоего духу тут не было!

— Ох, уж этот Матвей, — всплеснула руками Наталья, — вечно он ругань подымет!

— Ему завидно-с, что я человеком живу! — продолжал бесноваться Влас.

Матвей кивнул головой Максимке, молча наблюдавшему из угла, и, выходя, обернулся:

— «Завидно-с»! Глупец! Мне стыдно, что ты фамилию мою носишь. Строговы никогда мошенниками не были.

За воротами Матвей остановился; подняв голову, взглянул в темное небо.

— Куда же, тятя, пойдем? — спросил Максимка.

— Куда-нибудь надо идти. Дождь, проклятый, не унимается.

Они постояли в нерешительности.

— Пойдем под берег, — махнул рукой Матвей куда-то в темень. — Может, где-нибудь под лодкой пересидим.

Темь стояла густая — хоть глаз коли. Прошло не меньше двух часов, прежде чем Матвей и Максим пустырями вышли на берег. Река встретила их свежим, сырым ветром. В темноте не видно было ее, но она плескалась где-то совсем поблизости. Из глубины мрака мигали робкие огоньки бакенов.

— Обрыв! — Матвей, шагавший впереди сына, остановился.

Ощупью они отыскали спуск и подошли к самой реке. Под ногами захрустела мокрая галька.

— Ну, теперь, Максим, давай смотреть зорче. Здесь должны быть лодки, — сказал Матвей.

Они пошли медленнее, но лодки не попадались. В одном месте наткнулись на яр. Берег тут изгибался, делая выступ. Матвей и Максим с большой предосторожностью обошли выступ и увидели впереди пылающий костер.

— Рыбаки, — радостно сказал Матвей.

До костра было еще далеко, когда послышался голос:

— Эй, кто там идет?

— Ночевку, добрый человек, ищем.

— Сколько вас?

— Двое.

— Давай подходи.

Когда Матвей и Максим подошли к костру, они увидели под небольшим дощатым навесом человека, одетого в длинный брезентовый дождевик, картуз и сапоги из красной кожи. Человеку, по-видимому, наскучило коротать ночь одному, и он заговорил с удовольствием:

— Сижу вот, как филин, и гляжу в темноту. Ночь — беда моя. Пошел бы соснуть, боюсь — бакены затухнут: ветер. В прошлом году моего соседа засудили. И поныне в остроге сидит. Дело было такой же темной ночью. С вечера зажег он бакены и залег спать. Бакены потухли. А ночью пароход появился да на полном ходу и врезался вон в ту косу, что вы обошли. Целые сутки потом снимали… А вы откуда будете? — спросил бакенщик.

Матвей рассказал все без утайки.

— Да, с работой труба. Народу хоть и немало поугнали на фронт, а дело найти нелегко.

— Завтра-послезавтра ничего не подвернется — придется уходить в деревню, — проговорил Матвей.

Бакенщик прикурил от головешки, швырнул ее в костер и, окинув Матвея внимательным взглядом, сказал:

— Не торопись. Кум у меня тут мастером в судоремонтных мастерских работает. Утро настанет — его спросим.

— Спасибо, добрый человек, — поблагодарил Матвей.

Совсем разненастилось. По-прежнему шел дождь, дул свежий ветер. Река плескалась о каменистые берега с унылым, убаюкивающим шумом.