Строговы

– Завтра поведешь уголовных на работу – бревна из реки выкатывать. Смотри не робей. Озоровать будут – построжись. Бить вздумаешь – бей так, чтоб следов не оставалось.

Маленький, усатый, он ударил кулаком по столу и закричал грозно:

– Да службу у меня нести прилежно, а то в момент вылетишь!

Утром на тюремном дворе Матвею и двум другим надзирателям отрядили несколько десятков арестантов. Их построили по четыре в ряд и повели за город к реке.

На месте работы, возле штабелей леса, один арестант сказал Матвею:

– Будешь драться, дядька, – голову тебе свернем на рукомойник. Понял?

Арестанты захохотали.

Надрываясь, кто-то крикнул:

– Ну, что, фараон, молчишь? В мусало хочешь?

– Тырсни его, Грымза, по циферблату! – подзадоривали другие.

Старые надзиратели предупредили Матвея, что его будут брать на испытку. Он стоял спокойно, не перечил арестантам, и те поняли, что нового надзирателя трудно вывести из себя.

Вернулись в тюрьму в сумерки. На вечерней поверке старший надзиратель обнаружил побег одного арестанта.

Матвея вызвали в контору тюрьмы. Начальник накричал на него и на службе оставил до первого замечания.

На следующий день арестанты вновь замышляли побег. Они поглядывали на Матвея, перешептывались, посмеивались.

Матвей отошел в сторону, лег на землю и стал смотреть в небо. Арестанты разгружали баржу, доносилась тоскливая песня о воле.

Вдруг что-то всплеснулось в реке. Песня оборвалась, послышались крики:

– Грымза тонет!

Матвей вскочил с земли и по трапу взбежал на баржу.

Грымза барахтался в воде, пробовал схватиться за ослизлый бок баржи, но, едва подняв руку, погружался в воду с головой – плавать он не умел.

Арестанты толпились на борту, переглядывались, но броситься в воду на помощь утопающему никто не решался.

Матвей сунул первому попавшемуся арестанту кобуру с револьвером, сбросил с себя шинель, сапоги и прыгнул в воду.

Арестанты замерли. Впервые они видели тюремного надзирателя, спасавшего жизнь подневольному человеку.

Назначенный на тот день побег не состоялся.

2

О поступлении Матвея на службу Анна узнала от соседа Юткиных – Петра Минакова. Утром в воскресенье она шла в церковь. У горы ее догнал Петр.

– Видел твоего мужика в городе, – сказал он, здороваясь, – ходит при мундире, с револьвером, что твой офицер. Пра! Кланяться велел да наказывал, чтоб о нем не заботилась.

Анне не верилось, что Матвей все-таки решился остаться в городе.

– Ты не шутишь, дядя Петр?

Минаков обиделся.

– Какие там шутки! Устарел я, молодуха, для шуток.

Он стеганул лошадь и покатил к речке за водой.

Несколько минут Анна стояла в раздумье. Пять лет она честно ждала Матвея, надеясь, что после его возвращения с военной службы заживут они на пасеке, не разлучаясь.

За пять лет многие солдатки поразорились вконец. Возвратившись домой, солдаты недосчитывались то лошади, то коровы; у некоторых оказались и совсем пустые дворы. А ей хоть и тяжело было, а все-таки без мужа ни одно бревно, ни одна овца не сгинула в строговском дворе. Наоборот, многое нажила она одна – своим умом и своими руками.

Не будь Матвей таким своенравным – живи да радуйся. Ну, я что делать теперь? Ехать к Матвею – значит, хозяйство пустить по ветру. Выходит, что живи одна, тянись в работе изо всех сил да завидуй другим бабам, как их мужья холят.

– О господи, и за что только ты наказываешь меня! – вздохнула Анна.

Она забыла, что идет по улице, широко размахивала руками и говорила вслух:

– И чего только он думает? Бросил хозяйство, бабу, детей… уехал. Ну и пусть, пусть живет один! А я с места не тронусь. В кровь исхлещусь, струпья на руках наживу, а дом не брошу… Нет, нет…

Ей захотелось сейчас же взяться за работу и наперекор судьбе делать все по-своему.

У самой церкви Анна повернула обратно и такими же быстрыми шагами направилась к дому Юткиных.

«Потом помолюсь, а теперь работать, работать», – решила она и, не заходя в дом, стала запрягать коня.

На крыльцо выскочила Марфа.

– Ты куда, дочка?

– В лавку и домой.

– Что так скоро?

– День хороший. На поля тороплюсь. В церковь схожу потом, в другой раз.

– Чаю-то попей хоть, блинов испеку.

– Нет, мама, тороплюсь, ишь как выведрило.

На пасеке Анну не ждали.

– Скоро управилась! – встретила ее во дворе Агафья. – Да ты, никак, плачешь?

Анна плакала. Проезжая своими полями, она не могла без слез смотреть на гибель урожая – на вороха лежащей на полях почерневшей соломы, на крутые берега речки, где стоял неоконченный сруб мельницы, на пустые, ярко зеленеющие отавой пастбища. Она почувствовала, что не поднять ей одной хозяйства, не управиться с работой.

– Ты о чем? Ай у сватов опять что стряслось? – тревожно спросила Агафья.

– Нет, матушка. О Матюше я. В городе он остался. В должности. Все пойдет у нас прахом, все!

Агафья обняла сноху и, гладя ее по крепкой, широкой спине, стала успокаивать: