Стриптизерша (ЛП)

И то, что мне это нравится, порождает еще большую панику. Я только что согрешила. У меня был секс с мужчиной. Три раза. Ну ладно, два. Я не уверена, что доведение его до оргазма ртом можно считать за секс, но грехом это определенно является. А то, что он делал то же самое столько раз, что я сбилась со счета? Он довел меня до оргазма так много раз. Я даже не возьмусь посчитать.

Это умножает мой грех?

Я не замужем за ним. Даже не помолвлена. Я даже не знаю его второе имя. Я не знаю, в какую школу он ходил.

В предрассветной темноте легко обвинять себя. Я не думала о своем отце, не думала по-настоящему, уже много месяцев. Но теперь я вспоминаю, как он говорил, что я проживу греховную жизнь. И это так. Посмотрите, на мою жизнь. Он был прав. О боже. Боже, прости меня. Он был прав.

Я чувствую, что Доусон снова уснул, поэтому он не слышит единственный всхлип, который я не смогла удержать. Я вздрагиваю, и его рука прижимает меня сильнее, располагаясь как раз между моих грудей. Я не могу дышать. Не могу… дышать.

Что я наделала? Что я допустила?

Именно то, что я предвидела с того момента, как увидела его. Я знала, что я паду перед ним, так и случилось. Знала, что потеряю себя, и это произошло. Я влюбилась, я согрешила.

Я попыталась найти выход в рационализации. Это не грех. Я люблю его. Он любит меня. Я не верю в это больше, ведь так? Нет, не верю. Я не просто занималась сексом, не просто трахалась. Я занималась любовью, взаимной любовью с хорошим человеком. С чудесным человеком, который всегда только и делал, что заботился обо мне и защищал меня. Поэтому я не согрешила.

Разве не так? И имеет ли значение, во что я верю?

Я как-то слышала, как отец говорил мужчине, которого поймали на измене, что не важно, верит он в бога или в грех. Он верит в тебя, и будет судить, независимо от того, веришь ты или нет.

Моя голова кружится, вертится, пульсирует.

Другие части тела тоже пульсируют.

Я выбираюсь из объятий Доусона, оставляя его в постели обнимать пустоту. Он такой умиротворенный, такой красивый. Я не могу ничего поделать, и просто смотрю на него, на короткий миг мои волнения отступают под напором его чистой мужской красоты и бурного, горячего шторма эмоций внутри меня.

Затем они возвращаются с новой силой.

Я иду в ванную, хотя ковыляю - будет более подходящим словом. Интимные части моего тела пульсируют и болят. Мои бедра дрожат и болят. Все внизу тянет, но воспоминания о том, как эта боль появилась, удивительно сладкие. И все же, несмотря на чувство вины, я не могу жалеть о содеянном. Я жалею о своем чувстве вины, жалею о своем воспитании, которое мешает мне просто наслаждаться любовью Доусона.

О, Боже, я совсем запуталась. Я переполнена до боли виной и стыдом от того, что только что сделала, но в то же время часть меня удовлетворена, спокойна, довольна и благословенна. Вина, баптистская вина говорит мне, что удовлетворение — это семя греха.

Сходив в туалет, я мою руки и нахожу в темноте одежду. Я тихо одеваюсь, отвернувшись от Доусона. Даже касание моего бюстгальтера к соскам теперь кажется чувственным, возбуждающим, потому что напоминает о том, как их касались пальцы и губы Доусона. И мои трусики тоже напоминают о нем, о том, как его язык проник в меня. Я почти поддаюсь этому пронзительному воспоминанию, но Доусон двигается, и я тороплюсь.

Я замираю, глядя, как он снова засыпает, а затем крадусь по ступенькам и выхожу за дверь с сумкой на плече и ключами от «ровера» в руке. Я не знаю, куда направляюсь, главное уйти. Я слишком запуталась и не могу думать рядом с Доусоном, потому что хочу его снова и снова — я уже хочу его. Даже несмотря на боль при каждом шаге, я все равно хочу его. Я хочу больше всего на свете.

Я покидаю район, осторожно лавируя по роскошному Беверли Хилз. Я понимаю, что остановилась на долгосрочной парковке перед ЛАКС у стойки Дельты. Я не знаю, куда меня приведет только что купленный билет, и мне все равно. Я ничего не замечаю. Я на автопилоте, борюсь с потоком вины, с бурей беспокойных мыслей, потребностей, страхов, вины, желаний.

Я не должна его любить.

Но я люблю. А почему нет?

Это был грех.

Это было величайшее удовольствие из тех, какие я знала, и каждую секунду оставшейся жизни я буду хотеть большего.

Он любит меня.

Но он едва знает меня, и что если он найдет кого-то еще? Кого-то симпатичнее? Более опытного? Что если ему придется сниматься в постельной сцене, и я этого не переживу? Тут не может быть никаких «если». Я не переживу этого. Это убьет меня.

Но я уже разрушена. Я больше не девственница.

Это не разрушение, это красота. Боль между бедрами, как напоминание о любви. О силе его желания.

Моя внутренняя борьба продолжается по замкнутому кругу, и мне становится дурно. Я слепо бреду через ворота куда-то вглубь ЛАКС. Я ничего не вижу и не слышу. Я слышу объявления, предупреждения. А потом люди в моей зоне ожидания встают и собираются возле посадочного коридора. Мне кажется, я вижу темные волосы и широкие плечи Доусона, но это не он. Он дома, у себя дома, спит. Он даже не знает, что я ушла.