Стриптизерша (ЛП)

Он спокойно включает магнитолу обратно и нажимает на кнопку, чтобы переключить на следующую песню.

— Это моя машина. Я буду слушать то, что я хочу, — он не переключил песню, оказывается. Он включил ее с начала. Кажется, даже охваченный горем, он полностью держит себя в руках.

Машина до сих пор стоит, и я отстегиваю ремень и раскрываю дверь.

— Отлично. Тогда я пойду пешком.

— Это целых пять миль, Грей. Залезай обратно.

Что-то взорвалось внутри меня. Я поворачиваюсь к нему и рычу; животным, гортанным, бессловесным рыком.

— Иди на хуй, — говорю я.

У него наконец перехватывает дыхание:

— Грей Линн Амудсен...

Я не обращаю на него внимания и начинаю идти. Мимо с громким свистом и запоздалым порывом холодного воздуха проезжает автомобиль. Он выходит из машины и начинает задабривать меня, умолять и что-то приказывать. Затем пытается затащить меня в салон. Он хватает рукой мое запястье и заталкивает меня в дверь. Я наступаю ему на ногу, вырываюсь из его хватки и затем, — прежде чем сама понимаю, что собираюсь сделать, — ударяю его в челюсть. Мой кулак сам сжимается и дергается, соединяясь с его щекой. Он отшатывается, скорее от удивления, чем от боли. Моя рука зудит. Мне плевать.

— Каков Божий план теперь, папочка? Почему? Почему он допустил это? Скажи мне, папочка! Скажи! — я бью кулаками по его спине.

Он хватает меня за руки.

— Остановись, Грей. Стой. СТОЙ! Я не знаю! Я не... я не знаю. Просто залезай в машину, и мы поговорим.

Я высвобождаю руки.

— Я не хочу об этом говорить. Просто оставь меня, — спокойно произношу я. Слишком спокойно. — Просто... оставь меня в покое.

И... он оставляет меня. Он уезжает, оставив меня на обочине, неизвестно где. В этот момент я ненавижу его. Я не думала, что он просто оставит меня здесь, даже когда я вышла из машины. Еще один всхлип вырывается из моей груди, затем еще один, и вот я снова реву. Мои ноги проходят мили очень медленно, так медленно. В конце концов я звоню Дэвин, своей самой близкой подруге, и она приезжает за мной.

Она мой самый близкий друг, не считая мамы.

Которая умерла. Это снова причиняет мне боль.

Я забираюсь в машину Дэвин и облокачиваюсь на приборную панель.

— Она, она, она умерла, Дэвин. Ее нет. Мамочка умерла.

— Милая, мне так жаль. Мне так жаль, Грей, — она выключает радио и съезжает с обочины, обратно на шоссе, вдаль от Медицинского Центра Джорджии, туда, где мы живем.

Дэвин дает мне выплакаться, и потом начинает говорить.

— Почему ты шла вдоль шоссе? — у Дэвин идеальный акцент южной красотки. Она бережет его, как мне кажется. Я всегда старалась звучать не как деревенщина из центра Джорджии, но родное произношение иногда дает о себе знать.

— Я поругалась с папой. Он... он всегда старается брать на себя всё. Понимаешь? Всё, всё время. Я больше не могу так жить. Не могу. Всё должно быть так, как он хочет. Даже если мы поссорились, он контролирует всё, что я делаю, что говорю, что чувствую, — я шмыгаю носом. — Мне... мне кажется, я ненавижу его, Дэв. Ненавижу. Я знаю, он мой отец и я должна его любить, но он просто... урод.

— Я не знаю, что тебе сказать, Грей. Из всего, что ты рассказала, выходит, что он таки урод, — она оглядывается, меняя полосу, и одаряет меня сочувственной улыбкой. — Не хочешь пожить у меня немного? Родители не станут возражать.

— А можно?

— Давай заберем твои вещи, — предлагает Дэвин, стараясь быть веселой.

Папа закрылся у себя в кабинете. Это о многом мне говорит; он никогда, никогда не закрывает дверь в свой кабинет, только если он действительно расстроен или погружен в молитвы.

Я собираю одежду и принадлежности в сумку, забираю спортивную сумку с вещами для танцев и деньги, оставшиеся от пособия, из тайника в ящике стола. Я оглядываю комнату, и мне кажется, будто я в ней последний раз. Я импульсивно хватаю айпод, лежащий на столе, и зарядник для телефона. Я возвращаюсь к шкафу и складываю всю оставшуюся одежду в чемодан, белье, платья, юбки, блузки, туфли, босоножки, засовываю всё это в мой чемодан марки Самсонайт, пока он не переполнен так, что мне приходится сесть на него, чтобы он закрылся. Я планировала собраться более тщательно, но по какой-то причине, я не знаю, момент настал. Это конец.

Я собираю все плакаты с танцорами со стен комнаты, афиши бродвейских постановок из путешествия в Нью-Йорк, в которое мы с мамой ездили на мое шестнадцатилетие... кажется, будто все это было в подростковом возрасте. Это комната ребенка. Маленькой девочки. В углу даже висит полка с куклами из детства, нарядно разодетыми и сидящими в ряд.

Оглядываю всё в последний раз. Наше с мамой фото в рамке, где мы на Таймс-сквер, отправляется в сумку. Она на нем такая счастливая, как и я. Эта поездка была вдохновлена моей любовью к танцам.

С сумкой для танцев на плече я тащу чемодан вниз по лестнице. Колесики стучат по ступенькам, пока я не оказываюсь внизу. Входная дверь прямо передо мной, а закрытые французские двери в папин кабинет слева от меня. Одна из них раскрывается и показывается папа, с покрасневшими глазами и осунувшимся лицом.

— Куда ты направилась, Грей? — его голос охрип.