Стрельцы у трона

   Отсюда в торжественном шествии, со всеми боярами прошел царевич с отцом снова в церковь Спаса, там взяли Нерукотворенный образ, перешли в Успенский собор, который весь был залит огоньками лампад и ослопных свечей, в паникадилах и в свещниках перед образами.

   Патриарх, окруженный главнейшим духовенством, всеми десятью митрополитами, ждал появления царя со старшим сыном.

   Им навстречу грянули мощные звуки: вся патриаршая стая певчих, заливаясь, выводила:

   -- Многа-а-ая лета... Многая ле-е-ета... Многая ле-ета-аа-а!

   И окна дрожали от сильных голосов, огни колыхались над оплывающим воском престольных свечей.

   Федор с отцом заняли свое, царское, место. Против них -- патриарх.

   И по два в ряд потянулись князья московской церкви, митрополиты, архиепископы, архимандриты, игумены, протопопы, трижды кланялись царю с царевичем, потом патриарху.

   Медленно сошел со своего престола старец патриарх. Ему навстречу двинулись и Федор с Алексеем.

   Взявши слабой рукой золотую кадильницу, патриарх стал кадить сперва святым иконам, потом -- государю и царевичу, окадил и "стряпню государеву", то есть шапку и посох, которые держал оружничий царский.

   Весь остальной духовный высший чин также кадил после патриарха.

   А певчие -- заливались, выводили сильными, красивыми голосами красивые, торжественные напевы избранных псалмов. Потом загудел густой бас протодьякона, читающего пророчества -- паремии от Исайи, полные глубокого, затаенного смысла.

   От этого аромата кадил, от жару в храме, от напевов -- голова кружилась с непривычки у Федора, душа замирала и уносилась куда-то за пределы земли...

   А вдали реяло что-то прекрасное и пугающее: царский трон, власть над всей обширной землей, над несколькими царствами и народами...

   Кончилось водоосвящение.

   Патриарх произнес обычное краткое приветствие Царю и нареченному царевичу, с этой минуты признанному старшим в роде после царя.

   Снова грянуло многолетие всему царскому роду.

   И заговорил сам Федор.

   Заранее заучил он, что нужно сказать. Несложных несколько фраз. Благодарность отцу за наречение свое, пожелание здравия на многие лета... Почти -- молитва.

   Но Федор сам не помнит, как сказал свою первую речь, произнесенную здесь, во храме, среди торжественной обстановки, перед святынями икон, перед лицом всей земли, представленной и этим знатнейшим духовенством, и боярами, и военачальниками, стоящими поодаль толпой, сверкающей сталью и золотом доспехов...

   С ласковой улыбкой слушал отец невнятный лепет смущенного сына, привлек его к себе и поцеловал в голову.

   -- Да живет государь, великий князь Алексей Михайлович на многие лета!.. Княжичу великому и царевичу-государю Федору Алексеевичу многие лета! -- возгласили тут же бояре и воеводы, обступая обоих густою толпой, осыпая дарами царевича.

   -- И вам желаю здравия и многолетия, бояре и синклиты мои честные, -- ответил на клики государь.

   В пояс поклонился им и духовенству Федор, тоже бормоча свое "здорованье"...

   И опять длинным, сверкающим на солнце шествием, цепью парчовых облачений, воинских нарядов и золотых хоругвий, через Благовещенскую паперть потянулись все из храма в Кремлевский дворец.

   Тут был пир устроен. Много, даров роздал государь от своего имени и от имени царевича.

   С той поры, хотя и не было объявлено всенародно, но все знали, что старший царевич Федор -- будущий наследник трона.

   Так велось искони, за редкими исключениями...

   Так неужели же все это был сон?.. Другой перешел дорогу. Тому, другому, -- пока ребенку -- и блеск, и власть, и величие царское...

   А Федору -- долгие годы унизительной, темной жизни... Унижение перед младшим братом. Или -- муки заточения, быстрая, насильственная смерть... Смерть, когда жизнь так манит... Когда он и не успел еще пожить... Насладиться этой неведомой, но, наверное, прекрасной заманчивой жизнью...

   Порою, в минуты страданий от внутренних недугов, разрушающих хрупкое тело юноши, Федор помышлял уйти от мира, укрыться в какой-нибудь тихой обители и там, дальше от людей, ближе к Богу -- замаливать свои и чужие грехи, ждать смерти, которая будет уж тем хороша, что избавит от нестерпимых, продолжительных мучений...

   Но проходила черная полоса, царевичу становилось лучше, и благодаря помощи врачей, и при содействии собственных молодых сил. Тогда снова в нем просыпалась жгучая жажда жизни, удовольствий, даже -- греха... Всего, всего, только бы не умереть, не изведав этой земной радости...

   Нерешительный от природы, ослабленный болезнью, живущий различными порывами, которые сменялись причудливой чередой, Федор оставался всегда чутким и чистым по душе. В нем глохли телесные силы, но ум работал сильно, и чувство справедливости, свойственное людям, лишенным сильных страстей, преобладало почти надо всеми другими инстинктами.

   Поэтому и сейчас, слушая речи окружающих, он отдавал должное доводам каждого из говорящих, сам переживал немало, но в то же время, словно со стороны, глядел на себя и на свои чувства и не знал, что предпринять, на что ему решиться?