Стрелок-4

— Что слышала, — хмуро бросил Дмитрий. — Твои приятели-революционеры, устроили любимую забаву, «попади в царя бомбой». А то, что вокруг были люди, им, как обычно, похрен! Вот наш Сема под раздачу и попал.

— Не может быть!

— Почему не может? Чем он лучше солдат, подорванных вместе с царской столовой?

— А, девочка, что с ней?

— Ты ее в Трубецком бастионе разве не видела? — скривился Будищев.

— Что?!

— Вот только не надо этого цирка!

— Погоди, ты хочешь сказать, что она тоже в тюрьме? Но за что?!

— Какой своевременный вопрос!

— Из-за меня? — округлила глаза бывшая узница.

— Неожиданно, правда? Ну, ты ведь в вакууме живешь, как, мать твою, звезда! Рядом с тобой никого нет. От твоих дебильных действий никто не пострадает. Дела в мастерской не встанут, а работницам жалованье будет с неба падать. Ведь так?

— Нет, — подняла на него заплаканные глаза Геся. — Я жила вовсе не в пустоте! Я каждый день видела, как дурно и беспросветно существование простых людей. Как они мерзнут в холодных хибарах. Как они вынуждены тяжко трудиться по четырнадцать часов,[41] чтобы заработать на кусок хлеба для своих детей.

— Замолчи!

— Не смей затыкать мне рот! Да я все это видела, да и ты тоже! Но ты всегда хотел в другой мир. Хотел, чтобы за тобой признали титул, стать преуспевающим коммерсантом, известным предпринимателем, на худой конец. Радуйся, у тебя получилось. Но есть люди, для которых этого мало. Которые хотя счастья для всех! Понимаешь, для всех…

— И для этого счастья, нужно разорвать бомбой мальчишку? — скрипнул зубами взбешенный Будищев.

— Я не знаю, что там произошло, но уверена, что это случайность. Ужасная, трагическая, но случайность!

— Все у вас случайно и никто ни в чем не виноват.

— Подожди, я, кажется, поняла, что ты задумал… ты хочешь, чтобы я выдала тебе своих товарищей? И ты их… Ну, конечно, только в твоей голове мог родиться такой иезуитский план! Но знай, даже если ты вернешь меня в тюрьму, или убьешь, или будешь пытать, я все равно ничего тебе не скажу. Просто потому что не знаю! Они постоянно меняют место жительства, одежду, документы. И тебе никогда их не найти!

— А вот тут ты ошибешься.

— Никогда не отступаешь, верно? — горько усмехнулась Геся. — Боже, как я могла жить с тобой?

— Оставь Господа в покое, он тут ни при чем. Я в курсе, что твои дружки меняют квартиры и личины, и даже знаю, кто им дает на это деньги. Я первым делом проверил квартиру Искры и сразу понял, что она туда не вернется. И уж конечно, мне понятно, что ты после полугода в заключении не можешь ничего знать о ее новом убежище.

— Тогда что ты хочешь?

— От тебя? Ничего!

— И зачем ты все это делаешь?

— Тебе не понять.

— Конечно! — фыркнула девушка. — Где уж мне…

— Федя, где фотография? — повернулся к Шматову Дмитрий.

— Тут, — мрачно буркнул парень, доставая из стола конверт из толстого картона.

В нем оказался групповой фотографический снимок, сделанный вскоре после взятия Геок-тепе, на котором был запечатлен персонал госпиталя и несколько зашедших к ним в гости офицеров.

— Никого не узнаешь? — спросил Будищев.

— Нет, — скользнула равнодушным взглядом по карточке Геся.

— А ты присмотрись.

— Кажется, это ты во втором ряду, — присмотрелась она, после чего добавила более заинтересованным тоном, — а кто эта сестра милосердия рядом?

— Баронесса Штиглиц.

— Так вот она какая…

— Вы знакомы?

— Нет, конечно. Но, разумеется, я слышала о ней. Дочь придворного банкира и самая богатая невеста Петербурга внезапно отправилась на войну… а почему она стоит так близко к тебе?

— Ревнуешь? — усмехнулся Дмитрий, с досадой отметив про себя проницательность бывшей любовницы.

— Вот еще! Хотя неприятно сознавать, что ты недолго томился в разлуке.

— Угу. Только не говори мне, что у тебя такой живот от недоедания вырос!

— Не меняй тему разговора!

— Вот сюда! — ткнул он пальцем в фотографию, потеряв терпение.

— Что я должна там увидеть? Ну, кроме твоей новой пассии, разумеется. А что, еврейка ставшая сестрой милосердия, все как ты любишь!

— Этого солдата зовут Марк Барнес!

— Что?

— Что слышала. Марк Барнес. Он фельдшер и унтер-офицер, что для нижнего чина иудейского вероисповедания очень недурственная карьера. Вроде бы хочет выучиться на врача.

— Этого не может быть!

— Брательник твой это, точно говорю, — вмешался молчавший до сих пор Шматов. — У Графа твоя карточка была, так он, как твою личность увидал, так аж в лице переменился. Откуда говорит у вас это?

— Невероятно!

— Это еще не все, — продолжил Будищев. — Он вышел в отставку и скоро прибудет в Питер. Прикинь, какой его ждет сюрприз!

— Ты рассказал ему про меня?

— То, что ты в тюрьме я тогда еще не знал. Мне, если честно, вообще не доходит, как ты могла променять свою модную мастерскую, богатых клиенток и обеспеченную жизнь на… на что ты променяла все это?!

— Многие сочувствуют революционному движению, — тихо прошептала бывшая модистка.