Стрелок

Они не понимали, пока на спине принадлежавшего Катберту мерина не приехали на место казни. Мальчики явились первыми, за четыре часа до повешения, опередив всех прочих на добрых два часа, и на пустынном Виселичном Холме не было никого, кроме грачей да воронов. Птицы были повсюду и, разумеется, все — черные. Они шумно устраивались на якоре смерти — жесткой, выдававшейся над люком перекладине. Они расселись в ряд на краю помоста, толкались, стремясь занять место на ступенях.

— Их потом оставляют, — пробормотал Катберт. — Птицам.

— Айда наверх, — сказал Роланд.

Катберт взглянул на приятеля: во взгляде читалось что-то вроде ужаса.

— Ты что, думаешь…

Роланд оборвал его движением руки.

— Времени еще завались. Никто не приедет.

— Ну ладно.

Они медленно зашагали в сторону виселицы, и возмущенно сорвавшиеся с места птицы с карканьем закружили над землей, будто орава сердитых крестьян, согнанных с земли. На фоне чистого, зажженного зарей неба они казались плоскими и черными.

Роланд впервые почувствовал гнусность своей ответственности за происходящее; дерево виселицы не было благородным, оно не было частью внушающей благоговейный ужас Цивилизации — это была всего лишь покоробленная сосна, покрытая белыми кляксами птичьего помета. Им было забрызгано все: ступени, перила, помост… и он вонял.

С удивлением и ужасом в глазах мальчик обернулся к Катберту и увидел, что Катберт смотрит на него с таким же выражением.

— Не могу, — прошептал Катберт. — Не могу я на это смотреть.

Роланд медленно помотал головой. Он понял, что здесь заключен урок: не сияющая блестящая штучка, нет — что-то старое, ржавое и изуродованное. Вот почему отцы позволили им пойти. И со своей обычной упрямой, молчаливой настырностью Роланд мысленно наложил руки на это что-то.

— Можешь, Берт.

— Я сегодня спать не буду.

— Значит, не будешь, — сказал Роланд, не понимая, что тут можно поделать.

Внезапно схватив Роланда за руку, Катберт взглянул на товарища с такой немой мукой, что к тому вернулись собственные сомнения и болезненно захотелось, чтобы в тот вечер они вообще не переступали порога западной кухни. Отец был прав. Лучше все до единого мужчины, женщины и дети в Фарсоне, чем это.

Впрочем, какой бы проржавевшей, наполовину преданной забвению штукой ни был сегодняшний урок, ни выпускать ее из рук, ни ослаблять хватку Роланд не собирался.

— Давай не пойдем наверх, — сказал Катберт. — Мы уже все видели.

И Роланд неохотно кивнул, чувствуя, как ослабевает захват, в котором находилась непонятная штуковина. Он знал, что Корт парой хороших ударов распластал бы их обоих на земле, а потом шаг за шагом заставил бы с проклятиями подняться на помост… на ходу хлюпая носами, чтобы сдержать свежую кровь. Корт, вероятно, не поленился бы даже закрепить на перекладине новую пеньковую веревку, по очереди набросить петлю на шею каждому из них и заставить постоять на крышке люка, чтоб прочувствовали, каково это; а еще Корт с готовностью наградил бы еще одним тумаком того, кто всхлипнет или не совладает с мочевым пузырем. И, разумеется, был бы прав. Впервые в жизни Роланд обнаружил, что ненавидит собственное детство. Он мечтал о габаритах, мозолях и уверенности зрелых лет.

Прежде, чем повернуть обратно, он нарочно отодрал от перил щепку и положил в нагрудный карман.

— Зачем ты это сделал? — спросил Катберт.

Роланд хотел сказать в ответ что-нибудь развязное, вроде: О везенье — в пеньковой болтаться петле… но лишь взглянул на Катберта и потряс головой.

— Просто так. Чтоб она всегда была со мной.

Они ушли от виселицы, сели и стали ждать. Примерно через час начали собираться первые зрители, преимущественно семьи. Они съезжались в разбитых фургонах и «фаэтонах»; в плетеных корзинах с крышками лежали завтраки — холодные блинчики с начинкой из земляничного варенья. В животе у Роланда ощутимо заурчало от голода, и мальчик еще раз с отчаянием подивился, в чем же тут благородство. Ему казалось, что в Хэксе, безостановочно кружившем в своем грязном белом халате по заполненной горячим влажным паром подземной кухне, благородства было больше. В болезненном замешательстве мальчик потрогал пальцем щепку от виселицы. Катберт лежал рядом, делая бесстрастное лицо.

В итоге все оказалось не так страшно, и Роланд был рад этому. Хэкса привезли на открытой повозке, но выдавала повара лишь необъятная талия — глаза Хэксу завязали широкой полосой черной ткани, которая скрывала нижнюю часть лица. В изменника полетело несколько камней, но большая часть толпы продолжала завтракать.

Незнакомый мальчику стрелок (Роланд обрадовался, что жребий вытащил не отец) осторожно провел толстяка-повара по ступенькам. По обе стороны люка стояли взошедшие на помост еще раньше двое Стражей из Дозора. Когда Хэкс со стрелком оказались наверху, стрелок перебросил через перекладину веревку с завязанной на ней петлей, накинул повару на шею и спустил узел так, что тот прильнул к шее прямо под левым ухом. Все птицы улетели, но Роланд знал, что они ждут.

— Желаешь ли ты сознаться? — спросил стрелок.