Стрелок

— Ты его разозлил, — откликнулся Корт. — Сокол не боится тебя, мальчик, и никогда не будет бояться. Сокол — стрелок Господа.

Роланд лишь посмотрел на Корта. Мальчик не был одарен богатым воображением и, если в намерения Корта входило намекнуть на некую мораль, то для Роланда она пропала даром: мальчик был достаточно прагматичен для того, чтобы посчитать это заявление одной из немногих глупостей, слышанных им за свою жизнь от Корта.

Подошедший сзади Катберт показал Корту язык, держась в безопасности, со стороны незрячего глаза учителя. Роланд не улыбнулся, но кивнул.

— Теперь идите, — сказал Корт, забирая сокола. Он ткнул пальцем в Катберта: — А ты помни, что должен подумать, червь. И попоститься. Нынче вечером и завтра утром.

— Да, — проговорил Катберт, высокопарно и по всем правилам. — Благодарю за поучительный день.

— Уроки не проходят для тебя даром, — откликнулся Корт, — однако твой язык имеет скверную привычку высовываться из дурацкого рта, стоит учителю отвернуться. Быть может, настанет день, когда оба вы узнаете каждый свое место. — Он опять отвесил Катберту солидный тумак между глаз, довольно сильно, и Роланд услышал тупой, глухой звук: так стукает молоток, когда поваренок вставляет кран в пивной бочонок. Катберт отлетел назад и упал на лужайку. В первый момент его взгляд затуманился, стал незрячим, потом прояснился, и парнишка с нескрываемой ненавистью уставился на Корта, обжигая учителя глазами, из самой середки которых выглядывала яркая, как кровь голубки, досада.

Кивнув, Катберт раздвинул губы в жестокой издевательской улыбке, какой Роланд никогда не видел.

— Тогда у тебя есть надежда, — сказал Корт. — Как почувствуешь себя в силах, приходи за мной, червь.

— Как ты узнал? — процедил Катберт сквозь зубы.

Корт обернулся к Роланду так быстро, что тот чуть было не отступил на шаг — а тогда на траве, расцвечивая молодую зелень своей кровью, оказались бы оба мальчика.

— Увидел отражение в глазах этого червяка, — сказал он. — Запомни это, Катберт. Последний на сегодня урок.

Катберт с прежней пугающей улыбкой кивнул.

— Я скорблю, — начал он. — Я позабыл лик…

— Кончай пороть чушь, — сказал Корт, теряя интерес. Он повернулся к Роланду. — А теперь марш. Оба. Если я еще немного погляжу на ваши тупые физиономии, червяки, то выблюю все свои кишки.

— Пошли, — сказал Роланд.

Катберт потряс головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся. Корт уже спускался с холма, широко шагая кривыми коренастыми ногами. Он казался могучим и, непонятно почему, доисторическим. На склоне горбушкой маячило выбритое поседевшее местечко у него на темени.

— Я убью этого сукина сына, — проговорил Катберт, продолжая улыбаться. На лбу у него таинственным образом вздувалось крупное гусиное яйцо, лиловое и шишковатое.

— Не ты и не я, — откликнулся Роланд, внезапно просияв ухмылкой. — Можешь поужинать со мной в западной кухне. Повар нам чего-нибудь даст.

— Он скажет Корту.

— Он с Кортом дружбу не водит, — возразил Роланд и пожал плечами. — Но даже если скажет, так что?

Катберт ухмыльнулся в ответ.

— Конечно. Верно. Мне всегда хотелось узнать, как выглядит мир, когда твоя голова стоит задом наперед и вверх тормашками.

Отбрасывая в ясном, белом весеннем свете тени, мальчики двинулись по зеленым лужайкам в обратный путь.

Повара из западного крыла звали Хэкс. В испещренном оставленными снедью пятнами белом облачении он выглядел огромным, а кожа этого человека цветом походила на сырую нефть — из предков Хэкса четверть были чернокожими, четверть — желтыми, четверть происходили с почти забытых ныне (мир сдвинулся с места) Южных островов, и четверть — Бог весть откуда. В огромных домашних туфлях с загнутыми носами он шаркал по трем заполненным горячим, влажным паром комнатам с высокими потолками, точно пущенный малой скоростью трактор. Хэкс относился к тем редким взрослым, кто прекрасно общается с маленькими детьми, беспристрастно оделяя любовью их всех — любовью не сахаринной, но деловитой, которой иногда не обойтись без краткого объятия, как завершению крупной сделки — без рукопожатия. Он любил даже начавших Обучение мальчуганов, хоть эти ребята и отличались от прочих детей (не всегда заметно и в чем-то опасно; не так, как взрослые — скорее, так, как если бы они были обычными детьми, которых легко коснулось своим крылом безумие), и Катберт не был первым из учеников Корта, кого повар кормил тайком. В эту минуту Хэкс стоял перед одним из шести оставшихся от всего скарба электроприборов — огромной, неправильной формы печью. Кухня была его личным владением, он стоял и смотрел, как мальчишки, не жуя, заглатывают выданные им мясные объедки с подливкой. Впереди, сзади, со всех сторон в пенящемся влажном воздухе, гремя кастрюлями, помешивая тушеное мясо, стремительно сновали кухонные мальчики, поварята и прочая мелкая сошка, а в нижнем ярусе гнули спину над картошкой и овощами. В тускло освещенной нише кладовки поломойка с бледным, одутловатым, жалким лицом и подхваченными тряпицей волосами шлепала по полу мокрой шваброй.