Стрелка

В сумке выпирал её наперсный крест. Крест интересный: похож на латинский «крыж» — нет верхней и нижней перекладинок. На верхней должна быть табличка с указанием вины преступника — надписью «Іисусъ Назорей, Царь Іудейскій». На нижнюю — казнимые на кресте должны ноги ставить. Но у Иисуса она была плохо прибита — перекосилась. А вот сам распятый — на месте.

Практически — два круглых серебряных стержня, вбитых друг в друга в месте соединения, с шариками-луковицами на кончиках, с наплывами по поверхности, символизирующими фигуру Спасителя.

Ювелирное изделие. Реквизит культа. Символ.

У меня, «здесь и сейчас», ничего под рукой нет. «Мусор реала» против «могущества виртуала». «Ничего» против «всего».

Интересно, а нельзя ли этим… изделием — разрушить привязанность «овцы» к её пастырю? Применив его несколько… не ортодоксально.

Есть вера. Она часто связана со святынями. С материальными символами, которым приписываются особые, сакральные свойства. Это — язычество, идолопоклонничество.

«В начале было Слово. И Слово было у Бога, и Слово был Бог».

Но христианство… особенно в «Святой Руси»… «Слова» нашим людям — недостаточно. Нам бы пощупать, на зуб попробовать, «понадкусивать».

Веры — мало. Нужны — «улики». Пошли «вещественные доказательства» — святыни.

Нетрадиционное использование символов-святынь называется — «святотатство». Хотя это смысл уже моего времени: изначально святотатство — именно татьба, имущественное преступление. Святотатство, или «церковная татьба», долгое время вообще рассматривалось как обычное корыстное преступление, только с 1662 года одновременно стало рассматриваться как преступление против религии.

Правильно говорить — «кощунство». Объектом кощунства могут быть церковные правила, предметы культа, обряды, но не сама вера, оскорбление которой есть предмет богохуления. Это — уже из числа тяжких.

У верующего человека кощунство вызывает страх, возмущение, гнев. Гнев столь сильный, что он готов и муки принять, и жизнь свою положить за сохранение, за традиционное — «как с дедов-прадедов» использование своей символики.

Манефа ныне находится под моим страхом. Сравним — что сильнее: страх меня или страх кощунства? Если она боится меня больше, то вытерпит акцию, сыграет в неё свою роль, станет соучастницей.

Забавно: «святотатец» — знаю. Но я тут задумал… И кто ж я буду после этого? Ванька-кощунник? Кощунствователь? Кощунствовинист? А как в женском роде? «Кошунствуйка»? «Кошунствица»? Таких слов в русском языке не встречал. И «святотатицы» — тоже.

Русская культура отказывает женщине даже в возможности воровства или оскорбления святынь? По фольку: «Баба — что мешок, что положишь — то и несёт». Сама — не положит? Но ведь никто не казнит лошадь за то, что она везёт телегу. Пусть бы и с награбленным товаром. Не имея свободы воли, женщины и грешить не могут?

Но «особо тяжкое» — допускается, «богохульница» — оскорбительница самой веры — в языке есть.

* * *

Манефа, приняв участие в моих играх со святыней, станет не просто бабой, которую злыдни богопротивные против её воли завалили и трахнули, а — вероотступницей, «кошунствуйкой». Дальше «бешеный Федя» предвосхитит реплику Чёрного Абдуллы из «Белого солнца пустыни», обращённую к одной из его жён:

– Почему же ты не умерла?!

А уж как, почему… Волей, неволей… «Душа — потёмки».

Гарантированность реакции пастыря, заблаговременное осознание её неизбежности — воспрепятствуют Манефиной душевной близости, преданности епископу. Особенно такому… «бешеному Феде». Хотя бы в силу инстинкта самосохранения — изведёт, убьёт.

Сравнить силу страхов. — А если — «нет»? — То — «нет». Тогда — утопить.

Сухан как раз закончил процесс и поднялся с колен, подтягивая штаны. Манефа так и оставалась в прежней позе, белея поднятой кверху задницей и уткнув голову в песок. В полном согласии с любым продолжением. Страус на свидании со львом.

– Подними её. Так, ноги расставь. Шире, дура. Тпру, стоять.

Манефа, прижатая к Сухану спиной, удерживаемая захватом за шею, смотрела на звёзды, широко раздвинув ноги, и тихонько скулила, пока я вставлял ей во влагалище длинный конец её наперсного креста. Я чуть отодвинулся и полюбовался на своё «рукоделие»:

– Погляди-ка, игуменья, как славно получилось. Христос — с тобой. И более того — в тебе. Аж по самые плечи.

Сухан отпустил ей голову, продолжая удерживать руки. Мгновение она разглядывала в темноте свою обновку. Потом взвыла, задёргалась, засуетилась ногами… Пришлось вернуться к прежней фиксации.

Реакция правильная: пришло осознание совершаемого преступления — кощунства. Теперь усилим осознание соучастия. Чуть сдвинем оценки и мотивы, свяжем его с действием привычным, повседневным. Сделаем преступление более… «кошерным». Соучастие — добровольным. Или, хотя бы — выглядящим таковым.