Стрелка

– Что? Больно? Толстоват? Терпи. За грехи свои. Уж она-то обрадуется. Что с дуры за дурость взыскано. А теперь — сама. Надевайся. Ну! Глубже! С радостью! Ибо и казни, насылаемые за грехи наши, надлежит принимать с восторгом и умилением. Давай-давай, сучарка крестанутая, расстарайся по-курвиному. Ты им — смерть пропела, ныне тебе самой — их песни петь. Глянь туда. Вишь — костры горят. Там под тысячу здоровых пьяных мужиков. У которых их подружек отобрали. Вот кину тебя им на замену… Уж они-то с тобой поиграются! Сразу-то не умрёшь, но так… набалуешься, что все молитвы из мозгов по-вывалятся. Даже и «господи спаси» — сказать не сможешь.

Не могу точно вспомнить цитату из воспоминаний той кореянки из японского солдатского борделя. «Не важно: было ли утро или вечер — едва один солдат выходил, как входил другой». Там «входил» — речь о помещении?

Некоторое время я развлекался, заставляя её воспроизводить типовые реплики и движения профессионалок. С упором на непристойные пожелания и оценки. Уделяя особое внимание демонстрации интонационного богатства её прекрасного певучего голоса. Жаль, арий Верди она… увы. А то я такой бы текст ей подкинул!

Приходится работать исключительно с древней классикой:

«Зайди, будем упиваться нежностями до утра,
Насладимся любовью;
Потому что мужа нет дома;».

Наложить на текст от Соломона поток ахов, охов, стонов, варьировать повторы и смыслы… «Зайди» — куда именно, чем именно, на какую глубину, предпочтительный угол атаки при захождении… оценка, вариации и оттенки продолжительности… и тональности звучания…

Потом занялись разными богохульствами, смешивая канонические тексты с детской похабщиной: «Уд твой иже еси в моей писи…».

Увы — не пробивает. Ужаса нет, душевного потрясения — не возникает.

Мы уже несколько согрелись, так что попытки подёргать её за груди, покрутить соски, пощипать за бока — существенного эффекта не давали. Были бы у меня руки ледяные, а так… Ступор. Одурела. Повизгивает, тупо повторяет сказанное… Воздействие гаснет в тонком верхнем слое, глубины души не затрагивает. И что оттуда выскочит через час…?

«Чужая душа — потёмки» — русская народная мудрость. Верю. Но мне от этого не легче: как-то надо исключить саму возможность доноса епископу.

Так же, безропотно, не отрывая головы от скрещенных на песке рук, она восприняла замену: отработав своё, я уступил место Сухану. Тут даже озвучка стала существенно беднее — чисто ритмическое по-ахивание.

И что теперь с этой дурой делать? Утопить? Первоначальное стремление выглядело наиболее правильным, но… Теперь, после полового акта с этой женщиной, после наполнения её лона собственным семенем…

Забавно, но использование презерватива снимает этот оттенок восприятия даже на подсознательном уровне. А неиспользование — наказывается на законодательном. Поскольку подчёркивает гендерное неравенство: одни от этого могут забеременеть, а другие, как ни старайся… Что и послужило основанием для судебного преследования основателя WikiLeaks.

Архетипы, факен их шит! Убить женщину, которая может стать матерью твоего ребёнка… Для этого нужно считать женщину человеком. Равным, таким же. Убить равного… — это один круг проблем. Для нормального самца — нормально, хотя и напряжно.

Убить продолжение своего рода… Инстинкт против. Как показал опыт смешанных команд в военном флоте Израиля, в критических ситуациях моряки больше заботятся о спасении женщин, чем о сохранении живучести корабля.

Грохнуть традиционно оттрахнутую женщину тяжелее, чем нетрадиционно. Или — мужчину, вне зависимости от его оттрахнутости. Парадокс.

Моя ярость как-то… нет, не исчезла — чуть отодвинулась. Утопить игуменью… — неправильно. Оставить её в живых? Она побежит к епископу. Может, её как-то… попортить? Ну, там… язык вырезать? Так она напишет. Руки-ноги переломать? — Добрее утопить. А живая… — хоть бы и не сразу, но всё равно — сообщит Феодору. И мне будет… бздынь.

Человеческая душа — очень живучая субстанция. Её мало растоптать, порвать. Её ещё нужно собрать, разгладить. Чуть в другой конфигурации. Иначе она сделает это сама, по-своему.

То изнасилование, которое я ей тут устроил… Она один раз в своей жизни пережила — второй раз… Если сразу с ума не сошла — дальше легче будет. Вера в бога, вера в Федю… крепкие устои. Отлежится, по-постится, исповедуется… и донесёт.

Она боится меня… Но это — только «здесь и сейчас». Нужно что-то… что сделает невозможным её духовное возвращение к «епископу-убийце». Что-то типа «чёрной мессы»? И где я возьму здесь подходящий реквизит?

Я лежал на песке, опершись на локоть, посматривал на монотонные движения Сухана, едва видимые в свете звёзд, отражающихся в мелких озёрных волнах, на наш лагерь в стороне, где постепенно стихал пьяный рёгот, и гасли костры, на полосу тумана, начавшегося собираться у острова. Под руку попала сумка игуменьи. Надо бы стереть её складень, то, что она там по-записывала.

* * *