Стрела и солнце

Он небрежно кинул плащ под ноги и уселся на скамью. Вот когда Гикия хорошо разглядела чужеземца. Уродлив? Боже! Должно быть, он потому и закрывает лицо, что ему надоели приставанья женщин.

Херсонеситке показалось, будто она видела этого человека раньше. И много раз.

Черные волосы, пасмурный взгляд, прямой нос, бледные губы — близкий, родной облик, напоминающий помятую розу, снился ей с детства.

Она давно ждала его и узнала сейчас же, при первой встрече. Гикию сразу потянуло к нему — неудержимо, прямо-таки мучительно; влечение было таким ясным, определенным и настойчивым, что жгло ей грудь, как огонь.

В ней пробудилось что-то вроде материнской нежности к ребенку.

Хотелось развернуть плащ боспорянина, набросить ему на плечи. Но она не смела шелохнуться. Только прошептала пересохшими губами:

— Тебе… не холодно? Простудишься.

— Что за б-беда? — отозвался он негромко.

Ей почему-то захотелось плакать.

Но тут Гикия вспомнила — смутно, как в лихорадке: ведь она собиралась расспросить о сыне боспорского царя… Сознавая, что теперь, когда она встретила этого человека, уже нет надобности о ком-то расспрашивать, сказала все же тихо и робко:

— Говорят, ваш царевич хотел жениться на моей хозяйке?

Он поднял глаза, пробормотал с некоторой долей любопытства:

— А… Твоя госпожа — Гикия? — И добавил равнодушно: — Говорят.

— Согласилась?

— Нет, кажется. — Он подавил зевок. — Отказалась.

— Почему?

Боспорец вяло пожал плечами:

— Откуда мне знать?

— А я знаю, — подзадорила она телохранителя, задетая его насмешливой холодностью. И так как он промолчал, Гикия пояснила: — Ведь ваш Орест безобразен, словно кентавр [13].

— Да? — Ей показалось, он удивился. — Кто тебе сказал?

Гикия широко раскрыла глаза.

Неужели она ошиблась? Ведь ей никто не говорил: «Орест уродлив». Она сама решила, что Орест отвратителен, раз он бродяга, пьяница, изгой и к тому же еще сын ненавистного Асандра. Может быть, он вовсе не противен. Даже хорош, может быть.

Она ответила неуверенно:

— И до нас доходят слухи…

— Ха! — Боспорянин расхохотался. — А мне думалось — Орест не так уж безобразен.

Женщину все сильней тянуло к странному телохранителю. Она даже придвинулась ближе, чтобы еще раз уло вить необыкновенный взгляд.

Донесся слабый запах вина.

«Слуга подражает господину», — подумала она с горечью.

— Говорят, Орест — страшный пьяница. Это правда?

— Пьяница? — Боспорянин с усилием потер виски. — Да, пьяница он законченный.

— Не понимаю, почему некоторые мужчины так много пьют, — вздохнула Гикия. — Кубок, другой — пусть. Но зачем напиваться до помрачения разума? Есть люди, которым ничего не надо, кроме вина. Днем и ночью — вино. Что за жизнь?

— А почему б не пить? — Боспорянин приложился к фляге.

— На свете немало других радостей, — заметила она и отодвинулась.

Гикию неприятно задело то, что он вот так просто, без всякого стеснения, выпил при ней. И все же ей не хотелось уходить. Наоборот. Женщина сама не ведала, что с ней творилось.

— Радости! — повторил он с едкостью. — Они слишком б-быстротечны, неуловимы. Понимаешь, служанка? Промелькнут перед носом, исчезнут, а мир как был наполнен дрянью, так и остался. Простая философия. Ты знаешь, что такое философия?

— Наука, — ответила Гикия. — О природе, о жизни людей. И все такое.

Боспорянин искоса взглянул на Гикию и спросил с неприязнью:

— Где ты нахваталась таких у-умных слов?

Он опять приложился к фляге.

— От молодой хозяйки слышала, — смутилась Гикия. Она забыла, что разыгрывает роль служанки. — Хозяйка у нас ученая.

— Так вот, можешь передать ей, что она глупа, как горшок. («Благодарю», — мысленно ответила уязвленная Гикия.) Философия, — ядовито рассмеялся боспорянин, — наука о том, как н-натянуть шаровары через голову. Сколько б мудрецы не с-старались, никогда этого не добиться. Ясно? Мир никому, никогда, ни за что не переделать. Им правило, правит и вечно будет править зло.

И опять — его пасмурный взгляд… Дева! Как больно и сладостно сердцу. Неужели — боже мой! — неужели она… Этого безродного человека, простого солдата? Хотя он не так прост, кажется.

— Ты неправ, — мягко сказала Гикия. — В мире, конечно, много плохого. Но ведь есть и хорошее. Я думаю, рано или поздно добро победит. Но это не дастся, конечно, без борьбы. Надо бороться против зла.

— Бороться? — Боспорянин безнадежно махнул рукой. — Ты, я вижу, недалеко ушла от госпожи. («Итак, я дважды глупа — как хозяйка, и как служанка», — с горькой усмешкой подумала Гикия.) Бороться! — повторил боспорянин. — Бесполезно. Я это знаю. Все равно, что биться головой о камень.

Пойми, зло — в самой основе существования человека. Человек— тот же зверь, только бегает он, в отличие от тигра, не на четырех, а на двух ногах. Больше никакой разницы. Чем он не зверь? Ест животных? Ест. Грызет себе подобных, то есть людей? Грызет, только в переносном смысле. А кое-где на юге и востоке — и в прямом. Уплетает соседскую ногу и радуется. Видишь?

И не грызть нельзя — умрет с голоду. А терзать себе подобных, хоть в прямом, хоть в переносном смысле — не такое уж доброе дело, как ты думаешь?