Стрела и солнце

— Отец!..

— Ты не согласна, доченька? — спросил старик уныло. — Нет?

— Отец!

Ламах не узнавал голоса дочери. Обычно мягкий, певучий, как звук флейты, он исходил сейчас из самых глубин груди, глухо дрожал, прерывался, переходил в сдавленный стон.

Два часа, потный и взлохмаченный, прибегая то к ласке, то к угрозе, то к жалобной просьбе, Ламах доказывал дочери, что она непременно должна выйти замуж за сына боспорского царя, что это не просто соединение двух людей разного пола, а большое событие, от которого зависит, может быть, судьба Херсонеса и так далее, но Гикия односложно отвечала:

— Нет! — И, потеряв терпение, сказала: — Не слишком ли ты жесток, отец! Ведь я живой человек, а не льняная веревка, чтобы связывать вместе волка и козу.

— Живой человек! — вскипел архонт. — Живой человек должен быть и веревкой, если понадобится. Это нужно для Херсонеса, пойми!

— Для Херсонеса! А я? Моя судьба, жизнь? Ты не думаешь о них. Что мне Херсонес? Почему я должна жечь ради него свое сердце? Разве я не имею, как любая другая женщина, права хотя бы на маленькое счастье?

— Вот как? — разъярился Ламах. — А кто дал человеку право жертвовать большим ради малого? Э, да ведь ты не человек, ты женщина. Разве может женщина понять, что к чему? Ну, пойдешь за Ореста?

— Нет!

Ламах ушел совершенно истерзанный. Выслушав сбивчивые объяснения архонта, Поликрат сразу помрачнел. Старик не мог этого вынести — удалился прочь, затем вернулся и, насупив брови, попросил высокого посла не терять надежды:

— Подождите до утра. Женское сердце — воск, быстро растопится. А где — кхм! — почтенный Орест? Он прибыл с вами?

— Он среди нас, — холодно ответил глашатай. — Он… на корабле. Утомился в дороге. Отдыхает.

— Так вот — кхм! — пусть царевич отдыхает пока.

Ламах, представлявший Ореста примерно таким же рогатым и козлоногим Паном — богом лесов, покровителем стад, наводящим ужас на людей, каким рисовала его себе Гикия, не хотел, чтоб молодой боспорянин появился в городе прежде времени: своим отвратительным видом Орест мог только укрепить в молодой женщине упрямое нежелание выйти замуж.

Эх, разве архонт согласился б отдать единственную дочь на растерзание гнусному порождению ехидны, если б не забота о республике?

Не согласиться — нанести Асандру тяжкое оскорбление.

Отказ — серьезный повод для крупной ссоры. Дело может дойти до войны. Война… Сколько денег, сил, хуже всего — человеческих жизней — придется затратить, чтоб отстоять независимость!

Гикия не хочет это понять, хотя она, бедняжка, по-своему совершенно права.

— Не теряйте надежды, — хмуро сказал архонт, провожая Поликрата в отведенное ему помещение.

— Хорошо, — проворчал боспорянин. Закрыв за собою дверь, глашатай задал Фаону вопрос: — Спит?

Эвпатрид отрицательно покачал головой.

Глашатай прошел в следующую комнату. Здесь сидел, сгорбившись, возле узкого решетчатого окна человек с черным платком на лице. Глубоко запавшие синие глаза вопросительно взглянули на посла.

— Не согласилась! — злобно бросил Поликрат.

Человек поднялся. Платок упал с лица, и посол увидел криво усмехающиеся губы Ореста.

Асандр ждал вестей из Херсонеса.

Скрибоний не ждал никаких вестей. Он действовал. Все чаще в дымных жилищах скифов, глинобитных лачугах маитов, каменных саклях северо-кавказских горцев заходил разговор о том, что приспело время убрать старого царя.

— Говорят, Скрибоний — внук Митридата Евпатора, — доверительно сообщали тайные посланцы спирарха. — По примеру деда, он ненавидит Рим, ищет опору среди местных племен. Вспомните недавний набег. Асандр умышленно, чтобы восстановить вас против честного человека, преувеличивает в своих речах численность погибших горцев. На самом деле Скрибоний нарочно медлил в походе, чтобы дать кавказцам время отступить в горы и угнать с собой весь захваченный скот. Вам нужен такой царь, как Скрибоний. Он друг скифов и маитов. Он изгонит греческую знать, и вы сделаетесь хозяевами всей Тавриды.

— Может быть, — задумчиво кивали осторожные старейшины.

— Ведь вы ненавидите Асандра, не так ли?

— Может быть.

— Вы поможете Скрибонию, если он поднимет против Асандра восстание?

Скифы, прежде чем ответить, долго смотрели вдаль, на холмистую степь. Перед ними, желто-голубой, неясный в дрожащей мгле испарений, расстилался Скалистый полуостров — знойный, голый, засушливый, весь в редких колючках, пятнах чахлой полыни, пестрый от бесчисленных соленых озер и грязевых сопок, богатый железом, нефтью, серой, известняком, но главное — жирной, баснословно плодородной черноземной почвой, дающей в хороший год урожай сам-тридцать.

Добрая земля. Благодатный край. Теперь здесь хозяйничают эллины. А скифы, которым полуостров, принадлежал раньше, приходится трудиться на собственной земле для чужих людей. Странно, почему, чтобы вновь овладеть своей страной, нужно помогать какому-то греку Скрибонию? Нельзя ли обойтись и без Асандра, и без Скрибония, и без всяких прочих царей?

И старейшины мрачно цедили сквозь крепко стиснутые зубы:

— Может быть…

Душный вечер.

Сын Раматавы опять уселся у окна.