Стражи последнего неба

За дверью стоял карабинер из моего участка. Из-за его спины выглядывал Грациадио — один из руководителей еврейской общины Рима.

— Синьор Рафаэль, — сказал Грациадио, — скончался один из членов общины, надо засвидетельствовать смерть.

— Убийство?

— Нет. Скорее всего, сердце. Старый уже был…

Накинув форменную куртку и взяв фуражку (неудобно появляться в гетто без головного убора), я вышел в коридор.

— Врача вызывали? — спросил я у карабинера.

Он кивнул:

— Синьор Джакобо подойдет прямо туда. Мы уже были у него.

Когда все мы вышли на улицу, я спросил:

— Кто умер-то?

— Польский Святой, Иегуда-Юдл, — ответил Грациадио.

Так называли еврея, который три года назад приехал в Рим из Варшавы. Он не знал ни итальянского, ни джудео-итальяно, поэтому общался с местными евреями только на «святом языке» — древнееврейском. Познания его в каббале были огромны, поэтому он получил прозвище Польский Святой. Я несколько раз встречался с ним в синагоге, и у меня сложилось впечатление, что он приехал в Рим что-то искать.

У полицейского, знаете ли, глаз цепкий.

Шли мы молча. Майская жара в Риме не располагает к разговорам. К счастью, от моего дома до гетто довольно близко, а в гетто Иегуда-Юдл жил возле самых ворот — в бедном доходном доме.

По деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Возле дверей уже стоял доктор Джакобо со своим неизменным саквояжем — полиция всегда именно его приглашает для освидетельствований. Грациадио вынул из кармана ключ и открыл дверь.

— Откуда у вас ключ? — спросил я.

— Утром Польского Святого не было на молитве. В синагоге подумали — не случилось ли чего… Пришли к нему домой, видим — он скончался. Дверь была открыта, а ключ торчал внутри.

— Понятно…

Я осмотрел комнату. Она была чрезвычайно бедно обставлена — впрочем, по деньгам и квартира. Стол со стулом возле окна, потертый диван, большой книжный шкаф, доверху забитый какими-то очень уж ветхими книгами и рукописями. Повсюду расставлены банки с водой, из которых торчали цветы и зеленые ветки.

Посреди комнаты стоял низенький журнальный столик, а возле него — кресло, в котором и сидел Иегуда-Юдл. На старике была белая вязаная ермолка с кисточкой (такая же валялась где-то и у меня в гардеробе — осталась от отца) и белый шелковый халат. Такой, какой ашкеназские евреи называют «китл».

Я подошел ближе. Старый еврей, несомненно, был мертв еще с ночи. На столике перед ним стоял подсвечник с двумя свечами, сгоревшими до конца и оплывшими, и лежала стопочка бумажных листков.

Я взял один из них. Что за черт! Знаки были совершенно мне незнакомы. Стараниями своего папаши я успел поучиться в ешиве, и ни древнееврейский, ни арамейский языки не представляют для меня загадки. Но здесь были какие-то необычные буквы. Не еврейские, не латинские. Русского языка я не знаю, но то, что это не кириллица, — точно.

Я стал перебирать листки. Странные надписи были на всех листочках, но на некоторых их дополняли слова на древнееврейском — совершенно невразумительные, а иногда знаками были заполнены клетки какой-то таблицы.

— Я уже могу подойти? — нетерпеливо спросил доктор. — У меня еще сегодня есть работа.

— Одну секундочку, — я стал осматривать пол.

Пол был обожжен — это я заметил сразу. Причем только вокруг кресла, и каким-то странным, будто летучим огнем.

«Возможно, кто-то водил здесь факелом, — подумал я. — Но зачем он пламенем касался пола? И зачем вообще зажигать факел в комнате, где полно сухой бумаги?»

— Доктор, подойдите, пожалуйста.

Синьор Джакобо занялся своим делом, а я тем временем стал допрашивать Грациадио.

— Почему он в белом халате?

— Не знаю, — Грациадио выразительно пожал плечами. — Знаете, эти каббалисты…

— К нему кто-нибудь прежде заходил?

— Нет. Он никого не пускал к себе. В синагоге общался с раввинами. Мне говорили, что он мог ответить на любой вопрос по каббале.

— Понятно. Доктор Джакобо, что там у вас?

Он уже закрывал свой саквояж.

— Смерть произошла от остановки сердца.

— Это не ответ, — рассердился я. — А отчего остановилось сердце?

Теперь уже рассердился доктор.

— Молодой человек, я тридцать пять лет занимаюсь этим делом, а вы имеете наглость делать мне замечания!

Не скрывая гнева, он вышел на лестницу. Я выскочил за ним.

— Не сердитесь, — сказал я ему шепотом. — Вы можете сказать, отчего у него остановилось сердце?

— Нет, — ответил так же шепотом доктор. — Остановилось — и все. — И быстренько затопотал вниз по лестнице. — Заключение я занесу в участок! — крикнул он снизу.

Тем временем Грациадио, который давно стоял в дверном проеме, держась рукой за мезузу, спросил осторожно:

— Ну что, подпишете свидетельство о смерти?

— Нет, — ответил я, возвращаясь в комнату. Взяв со стола один листочек, я показал ему. — Вы можете объяснить, что это такое?

Грациадио подал плечами:

— В первый раз вижу.

— Я тоже. Это напоминает шифровальные таблицы. Вы знаете, что Польский Святой, как вы его называете, Иегуда-Юдл Розенберг, судя по документам, прибыл из страны, которая находится в состоянии войны с Австро-Венгрией, союзником Италии?

— То есть… вы хотите сказать…