Страстотерпцы

Трижды плюнул: налево и перед собой. Мария Ильинична тоже поплевала. Помолились, поцеловались, поплакали.

17

4 ноября, выказывая величайшее почтение, через единый день по пришествии великий государь принял патриархов в Грановитой палате. Красное царское слово было истинно золотым, достойным багрянородного.

— «Вас благочестие, яко самих святых верховных апостол, приемлем! — восклицал в сильном волнении Алексей Михайлович, перехватив восторженные взоры Симеона Полоцкого. — Любезно, аки ангелов Божиих объемлем! Верующе, аки всесильного монарха всемощный промысл вашим зде архиераршеским пречестным пришествием всяко в верных сомнение искоренити, всяко желаемое благочестивым благое исправление насадити и благочестно, еже паче солнца в нашей державе сияет, известными свидетелями быти и святую российскую Церковь и всех верных возвеселити, утешити. О святая и пречестная двоице! Что вас наречём, толик душеспасительный труд подъемщих? Херувимы ли, яко на вас почил есть Христос? Серафимы ли, яко непрестанно прославляете его?»

И много ещё сказал, удивляя даже Макария, который был гостем царя одиннадцать лет тому назад{42}.

Макарий за годы разлуки усох, ещё больше потемнел, стал выше, взором — пророк. Алексей же Михайлович превратился в тучную сдобу, опушённую золотистой бородой. Румяное лицо расплылось, превратилось в солнышко, руки сделались пухлыми, а смотрел так же — с радостью, ища в людях ответной сердечности, разгадывая умными глазами сокровенное в сокровище души.

«Он всё ещё дитя», — подумал Макарий о царе.

«Антиохиец зело рад, что снова встретился со мною», — польстил себе Алексей Михайлович, благожелательно взглядывая на Макария и пристальней, привыкая, на Паисия.

Судья всея Вселенной ростом был пониже антиохийца, но всё в нём дышало совершенством: лицо золотистое безупречной красоты, глаза — чёрные алмазы, волосы, как ночь, а вместо Млечного Пути серебряная прядь. Такая же прядь, водопадом, в бороде, изумительно опрятной, льющейся, как шёлк. Прекрасный лоб, точёные брови, ресницы опахалами.

«С такого лица воду бы пить», — подумал Алексей Михайлович.

Выслушал ответные приветствия, пригласил гостей на пиршество.

Это был последний беззаботный день перед маетою суда.

5 ноября в шестом часу ночи патриархов позвали к великому государю.

Говорил с ними с глазу на глаз, отпустил в десятом часу. Никто к этому разговору, кроме толмача, допущен не был. Патриархи согласились судить Никона, согласились взять в помощники Паисия Лигарида, Павла Крутицкого, Илариона Рязанского и посоветовали царю отстранить от участия в соборе Епифания Славеницкого: человек он больших познаний, но написал «Деяние», восхваляя и защищая бывшего патриарха.

7 ноября свершилось. В Столовой палате дворца открылся Большой собор. Такого собора Россия не знала.

Присутствовали: царь, Боярская Дума, окольничие, думные люди.

На золочёных тронах восседали кир Паисий, папа и патриарх Александрии, судья всея Вселенной, кир Макарий, патриарх Антиохии и всего Востока.

Константинопольский патриархат представляли митрополиты Григорий Никейский, Козьма Амасийский, Филофей Трапезундский, Феофан Хиосский, Даниил Варнский, Афанасий Иконийский, находящийся под запретом, а потому без мантии, архиепископ Манассия Погонийский. Иерусалимский патриархат и святую Палестину свидетельствовали митрополит Паисий Газский, архиепископ Синайской горы Анания. Сербскую митрополию — митрополит Феодосий да епископ Иоаким. Грузинскую — Епифаний. Украинскую — местоблюститель киевского митрополита Мефодий, епископ Мстиславский, и Лазарь Баранович, епископ черниговский.

Были все русские архипастыри: наречённый, но пока что не поставленный, не помазанный патриарх Иоасаф, митрополиты Питирим Новгородский, Лаврентий Казанский, Иона Ростовский, Павел Крутицкий, Сарский, Феодосий Белгородский, архиепископы Симон Вологодский, Филарет Смоленский, Стефан Суздальский, Иларион Рязанский, Иоасаф Тверской, Иосиф Астраханский, Арсений Псковский, епископы Александр Вятский, Мисаил Коломенский. Тридцать архимандритов и игумнов русских монастырей, а также архимандрит Александрийского патриархата Матфей и протосингел Венедикт, игумен Леонтий, архимандрит со святого Афона Дионисий. Двенадцать московских протоиереев.

Первым говорил царь Алексей Михайлович. Он поведал собору об уходе святейшего Никона из Москвы, об оставлении им патриаршества, которое вдовствует вот уже девять лет.

Архиереи и бояре подали судьям «скаски» (так назывались официальные документы) о проступках Никона перед Русской Церковью, о его виновности перед монастырями, перед отдельными лицами, выписки из церковных правил, попранных Никоном, а Паисий Лигарид предъявил для рассмотрения пространный обвинительный акт.

— «Внемлите, племена народов, главы Церкви, равноангельные архиереи, небесные и земные чины и стихии, которых и Моисей призывает во свидетельство, — внемлите! — витийствовал Лигарид на языке вечности, на латыни. — Я открою вам, праведным судиям, козни бывшего патриарха Никона».