Страсти по Максиму. Горький: девять дней после смерти

Дело в том, что Горький продолжал оставаться «мостом» между эмиграцией и СССР. И те, кто хотел вернуться домой, понимали, что проще это сделать через посредничество Горького. В частности, Вяч. Иванов просил Горького о содействии в решении финансового вопроса: чтобы продлили командировку в Италию от Наркомпроса, организованную Луначарским. Горький немедленно бросился хлопотать. Он хлопотал о многих. Как в России в 1917–1921 годах, так и в эмиграции.

Фактически считать его эмигрантом нельзя. Это был затяжной, вынужденный отъезд, во время которого Горький не только лечился и писал классические вещи, но и пытался проводить сложную и хитроумную политику по сближению эмиграции и метрополии. Но не так, как А. Н. Толстой, скомпрометировавший себя изданием газеты «Накануне». И уж конечно не так, как муж Марины Цветаевой, завербованный НКВД и впоследствии погубивший не только самого себя, но и свою семью. Горький был слишком умен и амбициозен для этого. И вообще Горький был Горький.

Но это же стало и причиной глубокой внутренней драмы. Художник Павел Корин, посетивший Горького в Сорренто и написавший, возможно, лучший его портрет, гениально понял это. Да, на его картине Горький возвышается над Везувием (так построена перспектива), что можно счесть художнической комплиментарностью. Но как он одинок в своей громадности! Как очевидно неуютно ему на этой скале! Старый Сокол, доживший до крушения своих самых заветных иллюзий и не способный расправить крылья, но и понимающий, что бросаться со скалы вниз головой – глупость. Мудрый беспомощный старик, обремененный семьей и осаждаемый просителями. Нет, сил в нем еще достаточно. Но опоры уже нет. Только вот эта толстая палка, помогавшая еще в его ранних странствиях. Так бы и бил этой палкой по башке всех, кто не понимает, что Человек – это звучит гордо!

Возможно, такой взгляд был у Махатмы Ганди в конце 40-х годов, перед тем как его застрелил на улице индусский националист. Тогда, после мировой войны, рушились его главные идеалы, которыми он, говоря словами Толстого, «заразил» индийский народ. Тогда вновь вспыхнул национализм, и великий Ганди оказался «недостаточно» индусом. Как он страдал, видя, что в пламени возбужденных страстей горит то, что он кропотливо созидал всю жизнь, – его идеология «непротивления»! Но простой народ назвал его Махатмой, что означает «великая душа». Для простых индусов он был почти богом. И до сих пор, подходя к месту его сожжения, надо задолго снимать обувь и идти босиком, как входишь в индусский храм.

А Горький? В 20-е годы, когда Ганди утверждал свои идеи среди индусов и они побеждали, Горького с его социальным идеализмом «народная власть» выдворила из страны, как при монархии.

О Ганди Горький написал в письме к Федину 28 июля 1924 года: «В России рождается большой Человек, и отсюда ее муки, ее судороги. Мне кажется, что он везде зачат, этот большой Человек. Разумеется, люди типа Махатмы Ганди еще не то, что надо, и я уверен, что Россия ближе других стран к созданию больших людей».

В сущности, они были антиподами. Ганди был «толстовец», а Горький давно от «толстовства» отошел. Ганди воспевал этот мир как вечный, данный от богов, а Горький был богоборцем, воспевавшим торжество человеческой мысли.

Но в жизни этих людей было немало общего. Трудное детство. Страсть к образованию, проснувшаяся после небрежного отношения к учебе и отчаянного подросткового нигилизма. Юный Ганди даже мясо ел, что для людей его касты и веры было ужасным грехом. Жажда справедливости. Предпочтение духа материи.

И вообще – два больших человека, несомненных национальных лидера. Только Горький не стал для русского народа «махатмой». Как ни крути, но по крайне мере на официальном уровне «махатмой» был признан… Сталин.

К нему-то Горький и пришел.

Но зададим неприятный вопрос: на какие средства Горький жил за границей, лечился в лучших санаториях, снимал виллу в Италии, содержал многочисленную семью из родных и приживальщиков?

Месячный бюджет Горького в Италии составлял примерно тысячу долларов в месяц. Это много или мало? По нынешним понятиям – немного. Но не будем забывать о реальной стои мости доллара тогда и сегодня.

При этом значительная часть эмиграции жила даже не в бедности, а в нищете. Так жили Куприн, Цветаева или менее известная поэтесса Нина Петровская, проникновенные воспоминания которой о Брюсове все эмигрантские издания отказались печатать по цензурным соображениям: ведь Брюсов стал коммунистом.

Горький пишет М. Ф. Андреевой, служившей в советском Торгпредстве в Берлине: «Нина Ивановна Петровская <…> ныне умирает с голода, в буквальном, не преувеличенном смысле этого понятия. <…> Знает несколько языков. Не можешь ли ты дать ей какую-либо работу? Женщина, достойная помощи и внимания…»