Страсти по Феофану

   — Разве фряжские люди — христопродавцы? — изумлённо спросил подросток лет примерно тринадцати — кареглазый большеголовый брюнет. Это был новый подмастерье — русский, Симеон по прозвищу Чёрный. Был он привезён Ерофеем Новгородцем, по заданию и на деньги Василия Даниловича, — чтобы Феофан выучил мальца на художника. Тот прижился в Константинополе быстро и болтал уже по-гречески хорошо, но порой употреблял русские слова; например, «фрязями» (или «фрягами») на Руси именовали иностранцев вообще и конкретно — генуэзских, венецианских купцов.

   — Цыц, болван! — крикнул на него Филька. — Прочь пошёл, без тебя голова трещит.

   — Удалюсь, извольте, — хмыкнул мальчуган. — Только никакие они не иуды — мы на их корабле плыли из Каффы к Царьграду и дружили славно.

   — Хватит здесь трындеть, — взял его за плечо Роман, превратившийся в здорового девятнадцатилетнего парня, — не до нас хозяевам. Нам в дела их встревать не след, — и увёл младшего приятеля.

   — Вот ведь еретик, — проводил их взглядом Филимон. — Нам же на Афоне прот Амвросий разъяснил доподлинно: Запад и Восток никогда не объединятся, ибо сё противно нашей природе, стало быть — и Божеской воле. Значит, Софиан, любезничая с галатцами, совершал богомерзкое дело. Значит, власти покарать его правильно желают.

   — Уж не ты ль вознамерился выдать Феофана эпарху? — испугалась Анфиса. — Может быть, позарился на его место? Чтобы завладеть мастерскою единолично?

   — Что ты говоришь! — выпучил глаза компаньон. — Я ж его люблю, дуралея этого. И талант ценю. Мы ж приятели с ним до гроба. Вместе на Афоне молились. А иначе б, конечно, выдал. Потому как осуждаю всецело.

   — Я уверена: папенька объявится скоро, — с воодушевлением сказала Гликерья. — И докажет всем свою невиновность.

Филька покрутил головой:

   — Не надейся, солнышко. Самая борьба с униатами только впереди. Если он объявится скоро, то его тут же заметут. Ничего никому доказать не сможет. Так что мы его в любом случае долго не увидим. — С напускной печалью прибавил: — Мне, конечно, одному в мастерской поначалу будет непросто. Но, Бог даст, осилю. Я ведь тоже не без таланта, между прочим. Просто в блеске Феофана на меня не обращали внимания...

3 .

Рано утром сын Николы вышел из своей комнаты — временного пристанища — и спустился на первый этаж. Кухня уже работала, из её дверей выглянула Софья, перепачканная мукой:

   — Здравствуй, Фанчик. Что, уже собрался?

   — Да, пойду. Надо проскочить в смену караула гвардейцев. — Он достал из мешочка на поясе серебряную денежку: — Вот возьми за приют.

   — Ах, о чём ты! — шумно выпалила она, но монетку приняла с удовольствием. — Знаешь, где укрыться?

   — Попытаю счастья у одних давнишних друзей. Если живы ещё пока.

   — Бог даст, живы. Разреши поцеловать тебя, дорогой. Я ж тебя как сына люблю. Не сердись, что пришлось прогнать — ведь не по своей воле.

   — Не беда, не думай. Ты же сделала для меня всё возможное.

Несмотря на ранние часы, Меса давно бурлила, начинались торги, рыбаки привозили в лавки свежую рыбу, а зеленщики раскладывали на блюдах товары, прямо с огорода: огурцы, капусту, салат, брюкву и морковь. Словом, Феофан быстро затерялся среди толпы. Он пошёл по заветному адресу, названному ему когда-то уголовником Цецей: улица Левков, где стоит трактир Кипаридиса. Правда, столько лет миновало — больше девятнадцати! Но тогда, перед покушением на Пьеро Барди, Цеца упоминал о трактире снова. Может, и теперь повезёт?

Улица Левков упиралась в окончание Месы и была намного грязнее, гаже и такой узкой, что когда по ней ехала телега, редкие прохожие приникали к кирпичным стенам, опасаясь за свою жизнь. Кабачок Кипаридиса занимал подвальное помещение — полутёмное в это время и совсем пустое. Дух стоял неважный — подгорелой яичницы и вина, превращавшегося в уксус. На шаги Дорифора появился трактирщик — сонный, красномордый и давно не бритый. Вытирая руки о засаленный фартук, неприветливо вопросил:

   — Господин что-нибудь желает?

   — Кир Кипаридис? — в свою очередь осведомился художник.

   — Нет, его помощник. А зачем он вам?

   — Я от Цецы.

У кабатчика выкатились глаза:

   — Цеца жив? Вы с Тенедоса?

   — Нет, мы вместе были в тюрьме эпарха. Много лет назад. Он сказал, если мне понадобится помощь, Кипаридис выручит.

   — А какая помощь вам необходима?

   — Кров на несколько дней. Деньги у меня есть, я смогу расплатиться.

   — Что ж, тогда пройдёмте.

Вскоре Софиана познакомили и с самим хозяином — дряхлым дедом, совершенно беззубым и слепым. Тот коснулся руки живописца ледяными пальцами и сказал:

   — Цеца, Цеца! Мы с ним были, пожалуй, больше, чем друзьями, — братьями. Погуляли в юности по разбойничьим тропам. Но потом я женился и осел в этом кабаке. А его по свету продолжала носить нелёгкая... Так тебя разыскивает эпарх?

Феофан объяснил. Кипаридис крякнул:

   — Э-э, да ты не разбойник! Мне противников церкви и власти укрывать покуда не приходилось... Ну, да всё едино. Здесь тебе оставаться небезопасно, место оживлённое, кто-нибудь пронюхает. Мы тебя переправим через Босфор, где в предместьях Хризополя есть у меня лачужка. Отсидишься там.

   — Вот возьмите иперпирон.