Страсти по Феофану

Спрятав грамоту под рубашку, сын Николы огорчённо вздохнул. Вновь его мечта не сбылась. Пустота в душе, горечь в сердце. Крах надежд и иллюзий... «Наш хозяин ревнив...» Для чего тогда это представление? Никакое письмо не заменит живого слова... Он опять вздохнул и пошёл домой — мимо старого дворца, площади Августеона, форума Константина и Царского портика. Поднимался к себе на второй этаж, в бывшую комнату Евстафия, в полных сумерках. Запер дверь, запалил свечу, вынул свиток, развязал шёлковую ленту, принялся читать.

«Милый Фео!.. Я надеюсь, что ты не лишаешь меня возможности обращаться к тебе по-дружески? Или продолжаешь сердиться? Нет, уж коли пришёл нынче к гипподрому, стало быть, простил. Низкий тебе поклон».

Дорифор посмотрел на пламя свечи. Повторил беззвучно: «Стало быть, простил...» Усмехнулся криво: «За стеной муж ревнивый, а она любезничает с другим! Уж не прав ли Филька — все они дьяволицы? » И склонился к грамоте.

«Моему папеньке сделалось известно о твоём возвращении в Константинополь, он мне рассказал. Я подумала, что скорее всего ты придёшь в Галату, дабы посетить банк, и велела Луиджи сообщить мне немедля о твоём визите. А послать мальчика с запиской не составило большого труда...»

Живописец подумал: «Вот хитрюга! Рассчитала блестяще», — и продолжил чтение.

«Жизнь моя внешне неплоха — сильный красивый муж, полный дом добра, стол изыскан, я уже на девятом месяце, акушерка сказала, что, наверное, будет девочка. Жаловаться грех. Но на самом деле — всё вокруг постыло. Мы с супругом совершенно разные люди, он мужлан и дуб, говорить с ним не о чем, а когда напивается (и довольно часто), придирается к мелочам, лезет на скандал. Мне от него доставалось не единожды (не могла показываться на людях из-за синяков). Круг моего общения резко сузился. Книги, церковь, редкие балы (на которых я могу танцевать исключительно с мужем) — вот и всё «веселье». Как подумаю, что и впереди — ничего иного, никаких перемен до смерти, волосы встают дыбом от ужаса. Лучшие годы пропадают напрасно. Для чего такое существование?

Бедная Фьорелла! Я немало плакала на её похоронах. Мы, конечно, были далеки друг от друга — разница в годах и развитии, — но она всегда улыбалась при моём появлении и делилась своими детскими «тайнами». Потерять сестру — очень, очень горько. Я теперь — единственная женщина в роду Гаттилузи. Все другие добровольно ушли из жизни... Отчего? Неужели от безысходности, от которой и я страдаю? Трудно отрицать.

Может быть, Фьорелла не такая уж бедная? Все её страдания уже позади...

И не ждёт ли меня схожая судьба?

Не хотелось бы верить. Потому что имею лучик надежды. Этот лучик — ты. Все невзгоды кончатся, вот увидишь, обстоятельства переменятся, и тогда уж никто нас не разлучит. Потерпи немного. Если помнишь и любишь. Я же обожаю тебя всем сердцем. И принадлежу тебе мысленно».