Страшный зверь

– Владимир Афанасьевич, – почти рыдала от переполнявшей ее любви к постояльцу и от страха за его драгоценную жизнь хозяйка гостиницы, – приходили двое, проверяли списки проживающих в моей гостинице. Документы у них были из милиции. Но никто, кроме вас, их почему-то не заинтересовал. Они уже хотели стучаться к вам, но я заявила протест, указала на время посещения… Это противозаконно, пусть предъявят ордер на обыск. Ведь так у меня все постояльцы разбегутся! Я ни слова не сказала, с кем вы, Володя, а им пригрозила, что немедленно позвоню дежурному по городу, я знаю его телефон. А потом захотела еще вызвать и свою охрану. И они ушли, почему-то ругаясь. А может, это не милиция, а бандиты?! – пронзительным шепотом «высказала» она догадку.

– Спасибо, дорогая моя! – с чувством произнес Турецкий. – Не знаю, как вас благодарить! Поверьте, я не забуду оказанной вами услуги, поистине драгоценной для меня! До завтра, дорогая! – тоже с придыханием воскликнул он, и Валя посмотрела на него с откровенным изумлением:

– Это кто у тебя дорогая?!

«О-о, первые сцены ревности!». Но Александр, призвав все свое актерское мастерство, в комических красках описал свой разговор с хозяйкой при вселении в гостиницу. Дождался, когда Валя рассмеялась, и тут же стал серьезным:

– Валюша, милая моя, это очень неприятный симптом. То, что они нашли меня, – в порядке вещей. Мы об этом сегодня уже говорили. Но я совсем не хочу, чтобы при моих контактах с ними присутствовала ты – даже в качестве невольной свидетельницы. Это очень опасно. Поэтому рано утром, когда нормальные люди еще спят, я тебя отвезу домой, где ты и доспишь, – он с юмором посмотрел в ее глаза, – потерянное ночью время. Позвоним маме и предупредим. И в машине, запомни сразу, ни слова! Не исключаю, что они поставили в ней «прослушку», мы говорили с ребятами, если ты помнишь. А Коля просто физически не мог проверить ее…

– Ничего страшного, помолчим, если надо. Главное, что ты – со мной рядом…

– Слушай, а ведь у нас с тобой осталось не так уж и много времени, – с досадой сказал он, поглядев на часы, чтобы узнать, сколько времени до рассвета. – А мы ведем себя, словно ненормальные, оголодавшие дети, дорвавшиеся, наконец, до запретных сладостей!..

– Тогда не теряй его, – резонно укорила она. А потом, немного позже, добавила уже рваным, стонущим шепотом: – Я знаю, что веду себя неприлично, наверное, даже отвратительно, Саша… так нельзя, конечно, и завтра жуткий день… но иначе я просто не могу… я умру, я не выдержу, родной мой… я ужасно боюсь покойников… прости меня, пойми…

И он верил ей: Валя не лукавила, она действительно задыхалась от страсти, боясь вслух выражать свои эмоции. И дело тут, вероятно, было не в том, что она, наконец-таки, оказалась в объятьях человека, в которого была влюблена еще бог весть когда. Точнее, не только в этом, как понимал Саша. Но вот другого, более важного, он никак понять не мог: почему Гера был с женой так скуп на ласки, на любовь? Да еще с такой женой! Неужели его ревность, если он каким-то образом догадался о тайной любви Вали, доходила до такой крайности? Но ведь это же просто глупо! А самого Геру многие считали умным и проницательным человеком… И вот – поди ж ты! Странно…

Но теперь Турецкий утешал свою нравственность тем аргументом, что спит он не с женой бывшего сослуживца и приятеля, а с его вдовой, что далеко не одно и то же. А потом ему казалось, что такой неожиданный, в сущности, и резкий срыв в любовный штопор гораздо важней для Вали. Этой славной, этой удивительной женщине именно сейчас необходим был крепкий заряд уверенности в себе и отчетливого понимания того, что она по-прежнему, как в юности, хороша и любима, а все остальное – преходяще, каким бы трагическим оно ни было…

Произнося надгробную речь, – в качестве представителя Генеральной прокуратуры, – в которой он долго и подробно перечислял высокие заслуги покойного перед обществом и правосудием, Турецкий не забывал поглядывать по сторонам. Явных бандитов не было. Но они могли оказаться не здесь, а у выхода с кладбища. Значит, там ему надо появиться одному. Ну, или с могильщиком неподалеку, в форму которого переоделся Филя Агеев, – умудрился-таки достать их синюю куртку. Он и старые сапоги, и даже лопату отыскал где-то. Типичный такой представитель славного племени философов и пьяниц, верных слуг самого Харона, главного «паромщика на переправе», как с большим чувством поет о нем одна знатная певица, у которых за душой – ровным счетом ничего святого.

Другой «могильщик» в таком же виде, небрежно опирался на воткнутую в мерзлую землю лопату неподалеку от вдовы, опиравшейся на плечо матери. Обе были в черном. И «могильщик» не обращал на них никакого внимания, но Турецкий знал, что Коля тоже не упустит из виду ни одного постороннего движения, которое может быть обращено к скорбным женским фигурам.