Страшный зверь

Николай пообещал утром найти возможность проверить машину, ну, и «распорядиться» соответствующим образом. Короче говоря, за этот «участок» Филипп мог не беспокоиться, и пусть пока он тайно осуществляет охрану матери с дочерью. А на кладбище сыщики поменяются ролями.

Разработав таким образом необходимую диспозицию на завтрашний день, они по одному покинули ресторан, а вслед за ними отправилась в свой номер и Валентина, скромно прикрыв на всякий случай широким шарфом свою, не к месту, да и не ко времени расцветшую красоту.

Турецкий, заплатив за ужин, уходил последним. Он знал, что «ребята» подстрахуют Валю при необходимости, и потому сам внимательно следил за публикой в холле – немногими из тех, кто предпочитал эту тихую гостиничку, либо вкусный и не слишком дорогой ресторан при ней. Но никого подозрительного ни здесь, ни в холле он не обнаружил. Вполне возможно, что их временно оставили в покое. Или нечаянно потеряли из виду, но ненадолго, в этом можно было не сомневаться. Саша по себе знал.

Войдя в номер и закрыв его на ключ, который по въевшейся привычке оставил в скважине, он обнаружил, что Валя была готова решительно ко всему, но только не возвращаться, как договорились, к себе домой. Это обстоятельство не то чтобы как-то разочаровало его, но все-таки насторожило. Ведь не исключено, что Валина утренняя эйфория теперь может оказаться слишком уж заметной посторонним, ну, матери, в первую очередь, да еще, не дай бог, на кладбище… Вот ведь как неловко получится!

Нет, не смог он всерьез противостоять ее козырному аргументу, который сам же перед ней, кстати, и обозначил: разрешается сладко целоваться, но не более. А что там – более, и что – менее, кто определит, в конечном счете? Это уже – личная инициатива каждого. Вот так, и даже не думай сопротивляться, Сашенька! Хорошо, как ты сказал, и начнем с поцелуев, женщина только об этом и мечтает всю жизнь…

Лежавшая в кровати, Валя резко обернулась к нему и уставилась большими в полутьме, глубокими глазами. Они некоторое время смотрели друг на друга в упор. Потом она поднялась и села, медленно спустив свои роскошные ноги с кровати. Откинула простыню, и сомнения Александра на этом ее жесте закончились. Полностью обнаженная, будто уверенная в магическом действии своего тела, она пошла к нему, а он, не спуская с нее остановившегося взгляда, стал торопливо раздеваться. Потом они легли рядом, и Валя прижалась к нему горячим животом и почему-то ледяными ногами. Но уже через мгновение она решительно просунула под его голову гибкую, требовательную руку и, глубоко вздохнув, с отчаянным стоном впилась в его губы своими, источавшими сладковатый, ароматный привкус…

Кажется, мужчины все же немного перестарались, помогая красивой женщине освободиться от мрачных мыслей и скверного настроения. Она, конечно, ожила, посчитав, вероятно, что никакими слезами горю действительно не поможешь, значит, незачем и ставить перед собой невыполнимые задачи. Однако каким же прекрасным оказалось вдруг стремительное продолжение слишком затянувшегося поцелуя!.. Наверное, они оба уже слишком долго и нерешительно приближались к этой цели, потому что времени на размышления – так это или не так, хорошо или плохо? – они себе не оставили. Кинулись друг в друга с такой страстью, словно только и жили до сих пор сплошным ожиданием…

Пропал Турецкий…

Знал ведь заранее, что сопротивление бесполезно. И сам не желал сопротивляться. Да и как тут будешь, если, не отдавая себе отчета, он рванулся навстречу этой желанной женщине с потрясающей фигурой валькирии и «критической массой» нерастраченных эмоций? Уже не помня себя, сграбастал ее обеими руками, отдаленно услышал, как она снова призывно застонала, отчаянно забилась, и только тогда почувствовал, с какой медленной, томительной мощью, изогнулось под ним ее раскаленное, сильное тело…

Пропал, одним словом. Потерял себя, утонул, растворился, расплавился в желанной женщине…

Где-то около двенадцати, когда Саша и Валя, так и не разжав объятий, меньше всего думали о своих преследователях, в номере раздался телефонный звонок. Турецкий с недоумением посмотрел на аппарат, потом на расслабленную женщину, глаза которой в полутьме прикрытого салфеткой ночного светильника, светились «божественным» внутренним огнем, и поднял трубку. Он услышал торопливый и задыхающийся, словно от быстрого бега, страстный шепот Елизаветы Семеновны.

Первая мысль была такой: она с ума сошла от вспыхнувшего в недобрый час желания. Но скороговорка не совсем разборчивых слов, произносимых с придыханием, заставили Александра Борисовича напрячься.