Страшный суд

Свинцовая тень принятого решения надвинулась и накрыла меня вместе с моей индивидуальной просьбой. Индивидуальная просьба в этом случае не больше, чем дрыганье ножек у букашки, перевернувшейся на спину. Та даже в более благоприятном положении. Еще может счастливо перевернуться. А я даже не дрыгаю ножками. Сижу, опустила руки.

Нгуен, чтобы подсластить горечь отказа, пододвигает конфеты. Увидев их, ощущаю новый прилив упрямства. Меня распирают протестующие слова. Против кого? Против принятого решения? Едва удерживаю их в себе. Они во мне гудят, как потревоженный улей.

Нгуен слышит в моем молчании этот подспудный гул.

— Если сделать для тебя исключение, все, кому мы ранее отказали, будут иметь основание считать себя уязвленными.

Его тихий голос так акцентирует слова, что как бы сама собой приходит догадка, что в первую очередь под многими странами подразумевается сосед с Севера. Он ближе всех географически, расово и по быту. Если детей послать туда на воспитание, кем же они вернутся? Ну, а уж если отказано северному брату, то всякое исключение действительно было бы вызовом.

После этой догадки прощаюсь с Ха навсегда. Мой завтрашний день пустеет. Не будет ее неистового плача, не будет маминых криков, не будет дня, облитого чернилами из бутылки.

С волей, которой хватило бы на самоубийство, начинаю отчаянную борьбу:

— Прошу тебя, как друга, неофициально, выдумай что-нибудь! Найди какую-нибудь лазейку.

Страдания научили вьетнамцев ценить самое ценное. Готовы потерять все, но не дружбу.

Оба «третьих» выходят из своей неподвижности. Ке насыпает чай из пакетика в чайник, Хоан наливает кипяток из термоса. Предлагают нам выпить. Я коснулась чувствительной струны, и теперь она звенит в немом молчании. Голос Нгуена доносится как бы издалека:

— Думал уже…

Пьем крепкий чай. Между двумя горячими глотками Нгуен продолжает:

— Ребенок мог бы уехать с тобой под каким-нибудь предлогом…

Каким? Нет другого предлога, чтобы оторвать ребенка от дома и родины, кроме войны.

— …например, съемки фильма…

Как же я не подумала об этом сначала? Действительно, я рассказывала Нгуену проект сценария на вьетнамскую тему. Замысел, в общем, ему понравился. Но, лучше зная психологию страны, он предложил изменения, главным образом политического характера.

— Конечно! Для съемок фильма…

Нгуен приступает деловито к обсуждению этого плана. Незаметно фильм превращается в главный предмет разговора. Увлекаемся. Я забываю размолвки с кинематографией, сложный симбиоз: сценарист-режиссер. Издали все кажется более простым и возможным.

К концу разговора Нгуен приберегает самое главное. Голос его меняется. Становится совсем тихим от сосредоточенности. Тревожная дробь пробегает в воздухе.

— Нужна официальная поддержка со стороны болгарского посольства. Послу лично надо ходатайствовать перед нашим министерством иностранных дел.

Все трое смотрят на меня смущенно. Наверное, думают, что ставят передо мной невыполнимую задачу. А это для меня успокоение. Я уже разговаривала с нашим послом и имею его моральную поддержку. Теперь можно вздохнуть.

Остаюсь одна, но все еще гостит добрый голос. Перебираю четки всего, что сказано. Но воют сирены. Спускаюсь в убежище легкими от надежды шагами. Гул приближается, приближается и не может спугнуть мою надежду.

* * *

Начать сначала означает повторить все.

С матерью схватываем заляпанного чернилами чертенка и, раньше чем он понял бы, что происходит, раздеваем его в ванной и окунаем в воду. Потому ли что виновата, на этот раз не брыкается и не швыряет в нас куски мыла и намыленную губку. Пищит, конечно: «Лам! Лам!» (Горячо!).[10]

Большое мученье — мытье волос, длинных, как шлейф кометы. Мать на меня ворчит:

— Поливай спину. Простудишь ее. Если не умеешь обращаться с ребенком, зачем ее привезла?

Та кричит, что «сафун»[11] щиплется.

Держать ее — все равно, что держать молнию. В мгновенный промежуток между ее писком и криком матери слышу, что надрывается телефон. Наверно, он звонит давно, но разве услышишь.

Мама, словно того и ждала, отправляет меня из ванной. Руки в мыле. К одному уху прижимаю трубку, к другому — ладонь. Но и сквозь нее прорываются двухголосые крики. В трубке подсмеивающийся голос с другого конца Софии. Мой собеседник, как видно, догадывается, в каком аду я киплю.

— Хочешь свеженький анекдот? Произошло землетрясение на юге Франции. Ребенка отправили к родственникам на север. Вскоре они пишут: «Лучше бы вы нам прислали землетрясение!»

Да, а мне бы лучше привезти небольшую бомбардировочку в масштабах моей квартиры.

— Могу дать тебе полезный совет. Возьми еще одного ребенка.

Насмеявшись, снова возвращаюсь к действительности. Иду в ванную. Мать стоит спиной и за бульканьем не слышит моих шагов. Застаю неправдоподобную картину. Укрощенная Ха мурлычет, как котенок, только что налакавшийся парнушки. Мать поливает ее водой, гладит по черной головке и приговаривает неузнаваемым голосом:

— Ну вот так. Сейчас ты будешь чистенькой, хорошенькой девочкой.

Отступаю назад, чтобы не нарушить идиллии.

* * *