Страшный суд

Тому, кто не читал еще роман «Вторжение», поясняю, что сооружение имело вид телефонной будки, но цилиндрической формы и раза в полтора-два больше. Стекла вот были непрозрачными — и все.

Телефонная будка аккуратно разместилась в центре песчаной кучи, распахнулась овальная дверца двухметровой высоты, и из загадочного цилиндра… никто не вышел.

Я понял, что за мною прислали карету без извозчика, крикнул будке-стакану, чтоб подождала, мне надо собраться, сидел под яблоней почти что голым, и кейс прихватить, покажу-похвастаюсь вождю новыми интервью и статьями обо мне, забежал в сарайчик-кабинет, черкнул записку — а вдруг опоздаю?! — легким прыжком поднялся на песчаную кучу, не без внутреннего сопротивления — хрен его знает, сей космический транспорт! — вошел в будку.

Дверь следом затворилась, кабина озарилась изнутри мягким зеленоватым светом, я не успел даже освоиться в новом помещении, как над головой раздался мелодичный звонок, в стенке цилиндра обозначился выход, и мне стало понятно станция Жмеринка, поезд дальше не пойдет, освободите вагоны.

Летательный цилиндр выставил меня наружу на лесной поляне, неподалеку от просторного бревенчатого дома, окруженного вишневыми деревьями. Вид деревьев определить было нетрудно и издалека — ветки были усеяны спелыми до черноты ягодами.

Я стоял к телефонной будке спиной и сразу почувствовал снова шкурой? — как она исчезла.

«Куда это меня занесло? — подумал Станислав Гагарин. — Беда мне с этими суперсуществами… Впрочем, на выдумку они скупы: второй раз одинаковое авто присылают».

Тут я успел еще переадресовать упрек самому себе, ведь кто иной, кроме Станислава Гагарина, придумывает эдакие штучки-дрючки, по привычке закольцовывая вымысел с реальным собственным бытием, традиционно поиронизировал над сочинителем и собою как персонажем, героем собственного романа и замороченный писательскими думками не заметил, как от неказистого флигелька, скорее летней кухни, подошел Адольф Алоисович Гитлер.

— Волга внизу, — проговорил он, приветливо, улыбаясь, — Великая река, я вам доложу… Лишь такому большому и славному народу, как русский, под силу и под стать владение Волгой. Знать бы мне это в сорок втором… Здравствуйте, Станислав Семенович!

…Нырнув в относительно теплые воды знаменитой реки, и стараясь проплыть как можно дольше под водой, задержав изо всех сил дыхание, я странным образом как бы очутился вдруг в ином месте, плывущем в легководолазном скафандре.

Нахлынуло детское: Моздок, флигель во дворе на улице Соколовского, в нем жил мой друг и одноклассник Шурик Брайнин, а в большом доме пребывала дочь начальника районного масштаба, Лариса Гайдукова, я любил ее в детском садике, когда играли в войну, на которой я был, естественно, комиссаром, а Лариса в роли сестры милосердия вытаскивала раненых с поля боя.

Классический вариант: она меня за муки полюбила…

Тьфу ты, на детскую любовь отвлекся… О Шурике я почему вспомнил? В «Наутилус» Жюля Верна мы с ним играли, в подводную лодку «Пионер», придуманную еще до войны Григорием Адамовым, папаней детективщика, который Аркадий.

Приличная была книга, «Тайна двух океанов» называлась, а вот никто не переиздает… А потому как не порнуха, не обличение культа, не вселенский обсёр русского и советского бытия…

Оттуда и страсть к скафандрам, у Григория Адамова ловкие конструкции были придуманы. Но сейчас присутствовало ощущение некоей цели, к которой стремился Станислав Гагарин.

Потом пришло облегчение, и я понял, что неведомая цель, о которой так и не представилось возможным узнать, достигнута.

Память высветила — я всё еще плыл под водой — строки письма Гитлера к Шпееру, фюрер написал его в конце войны министру вооружения после собственного приказа разрушить всё и вся по территории рейха.

Говоря о немцах, Гитлер утверждал, что «эта нация оказалась слабой и недостойной. Будущее полностью принадлежит сильнейшей восточной нации — России».

— Не хило! — воскликнул я, когда впервые увидел такие строки. — Много ли на свете русских людей, которые знают о подобном утверждении фюрера!?

Станислав Гагарин спросил фюрера о письме Шпееру, когда вышел из воды и прилег на траву рядом с вождем немецкого народа, отказавшему под занавес собственной жизни этому народу в праве на избранность.

— Не скрою, меня греют эти слова, Адольф Алоисович, — признался я фюреру. — Но искренни ли вы были в то время? Не русские ли танки под Берлином повинны в том, что вы прозрели вдруг в отношении России?

Гитлер вздохнул.

Он смотрел на Волгу, которая мерно уносила российские Воды в Хвалынское море. Лицо фюрера казалось бесстрастным, но я представлял себе, какие сложные и противоречивые чувства владели им, так внезапно и обвально возвысившимся вождем немецкого народа, в котором Гитлер горько и безоговорочно разочаровался.