Страшное гадание

Слезы хлынули ручьем. Марина уткнулась лицом в подушку, зашлась рыданиями. Вдруг Десмонд с силой схватил ее за плечи, встряхнул, посадил.

– Прекратите это, – выдавил он, не глядя на нее. – У вас истерика. А у меня нет никаких прав упрекать вас.

«Есть!» – хотела воскликнуть Марина, но заложенный слезами нос издал лишь смешной и жалкий звук.

– Всеми бедами, которые обрушились на вас, вы обязаны только мне, – с горечью проговорил Десмонд. – Я похитил вашу девственность, вынудил покинуть родной дом, связал узами постылого вам брака, а затем… – у него на миг перехватило горло, – затем развратил вас, вверг в эту тлетворную атмосферу интриг и распутства, которой пропитано все в замке. Вы просто приняли правила игры, которые здесь установлены. И уж не мне винить вас за это! В конце концов, я только пожинаю плоды своего…

Он не договорил, только зубами скрежетнул.

Марина схватилась за сердце.

«Это ошибка! Недоразумение!» – хотела выкрикнуть она, но вспомнила, что уже говорила все это, а Десмонд не поверил. Что толку повторять, что толку…

– Зачем вы дергали меня за волосы? – спросила она, еле шевеля губами от внезапно навалившейся усталости.

– Затем, что надо было вытащить из них сосновые иглы, – сердито ответил Десмонд, – я ведь уже говорил, что вы были невероятно грязны, словно всю ночь бегали взад-вперед по парку.

– Но ведь так оно и было! – слабо выдохнула она.

Десмонд озабоченно нахмурился и снова поднес ей рюмку:

– Bыпейте, сами выпейте, сами! Похоже, вы сейчас снова упадете в обморок, и мне снова придется поить вас тем необычным способом, от которого я и опьянел.

Марина слабо повела рукой, отстраняя рюмку:

– О чем вы говорите?

– Осторожнее! – вместо ответа испуганно вскрикнул Десмонд и с досадой покачал головой: – Ну вот, вы все рассыпали! Я-то собирал иголки в такую аккуратненькую кучку, чтобы потом все бросить в камин и сжечь, а вы их рассыпали! Что же мне теперь, по ковру ползать, их все собирая? И утром горничная наверняка увидит и решит, что я спятил, если приношу из парка сухие сосновые иглы к себе в комнату!

Десмонд огорченно глядел на ковер, а Марина таращилась на него. Принес к себе в комнату? O господи милостивый… То есть она лежит в его постели?

Кровь побежала быстрее, и Марина почувствовала, что возвращается к жизни. Сердце, которое едва трепыхалось в груди, теперь колотилось так, что Марине казалось, этот стук слышен по всей комнате. Если он принес ее сюда, если он ухаживал за ней… Может быть, дело не только в репутации «русской кузины»? Может быть, она не так уж и безразлична ему? Она попыталась скрыть это возвращение к жизни даже от самой себя, но мысли неслись, перегоняли одна другую. И только одна с завидным постоянством возвращалась обратно…

Она ведь была почти раздета – там в парке. И он нес ее на руках, прижимал к себе, смотрел на ее нагое тело… Неужели он не воспользовался ее беспомощностью, ее слабостью? Марина прислушалась к себе, к своим ощущениям. Нет… вроде бы ничего такого она не чувствует…

Она робко глянула на Десмонда и вздрогнула: он глядел прищурясь, и глаза его снова были чужими… совсем чужими!

– Вы ошибаетесь, Марион, – с горькой усмешкой молвил Десмонд, и взгляд его не оставил сомнений в том, что он прочел ее мысли. – Вы ошибаетесь. Я вас не тронул. Неужели вы думаете, – он брезгливо передернул плечами, – что я мог побывать там, где до этого резвился мой конюх?

* * *

Словно бы некая неведомая сила вздернула Марину с постели, поднесла к Десмонду. Словно бы некая неведомая сила влилась в ее руку, отвесившую ему такую пощечину, что он отшатнулся и едва устоял на ногах.

– Вы меня с кем-то путаете! – прошипела Марина, не помня себя от ярости, которая удесятерялась тем, что она вспомнила, какие непристойные мысли посещали ее относительно Хьюго. Теперь она готова была проклинать себя за постыдную похоть, и это презрение к себе лишь усиливало ее презрение к Десмонду. – Хоть я ваша тайная жена, однако же не обзавелась еще вашею фамильною чертою: страстью сношаться с простолюдинами!

Десмонд качнулся, схватился за край стола, чтобы не упасть, и глаза его так сверкнули, что Марина поняла: он тоже в ярости – в такой ярости, что едва способен владеть собой. И вот-вот бешенство вырвется на волю, и тогда ей несдобровать! Но Марине уже было море по колено. Какая-то безумная отвага, шалая дерзость кружили ей голову, несли; ей почудилось вдруг, что она, как птица, взвилась над Десмондом и норовит клюнуть его побольнее, побольнее… причиняя муку, горе себе, но наслаждаясь и его мучениями.

– Да, да! Это ведь в ваших привычках! – усмехнулась Марина. – Вы ведь сочли меня крестьянкою, когда обольстили в бане, и потом, когда каждую ночь укладывали к себе в постель, разве не так? Да и все вы… Макколы! Ваш брат, тайно обвенчавшийся с Гвендолин и приживший с ней сына, ваш дядя, у которого любовница в деревне, ваш отец, так и не узнавший имени своего бастарда! В конце концов, Джессика, которая душу дьяволу продаст, лишь бы сделаться леди Маккол, всего лишь усвоила вашу манеру – ее и винить-то не за что! Но меня вы…