Когда Ши бросился вскачь по дороге на помощь Дон Кихоту, Чалмерс, сидя верхом на своем санезначе, наблюдал за ходом боя и чувствовал себя премерзостно. Он ежился под подозрительным взглядом Санчо Пансы, а между тем страстно желал схватиться с Маламброзо и Фрестоном, обрушив на них несколько хорошо продуманных и мудрых заклинаний. Он готов был держать пари, что они никогда не видели ничего похожего на бесплотные протянутые руки, при помощи которых он в свое время одолел чародеев Сказочной страны. Теперь же он оказался неспособным заколдовать даже какого-то цыпленка. Чалмерс осознавал собственную никчемность и, что еще хуже, чувствовал себя абсолютно беспомощным, причем именно там, где его талант проявлялся прежде с особым блеском, — в магии. Его раздражало, что Гарольд Ши, который не утратил ни умения владеть саблей, ни физической крепости, казалось, приобрел здесь, в мире Дон Кихота, такие способности к магическим искусствам, которые по праву должны были бы принадлежать лишь ему, Чалмерсу.
Для человека, привыкшего осуществлять великие дела, это было горькой пилюлей, которую, однако, следовало проглотить. Чалмерс следил, как Ши сражается рядом с Дон Кихотом, сочетая искусство магии с силой оружия, и чувствовал, как зависть сжигает его изнутри. Его магические неудачи были унизительны.
Постепенно к нему приходило осознание того, что вот-вот должно произойти нечто давно ожидаемое. Световое пространство вокруг него вдруг сгустилось и стало мерцающим; воздух был настолько наэлектризован, что он ощущал покалывание и легкие судороги. Он повернул голову, стараясь увидеть, что произошло, и опасаясь, что все происходящее является лишь световой прелюдией к физическому воздействию — удару или чему-либо подобному. Однако он не смог увидеть ничего такого, от чего по его коже побежали бы мурашки, а волосы встали бы дыбом.
Молчание затягивалось, становясь настолько невыносимым и тревожным, что нервы Чалмерса напряглись, тело начала колотить дрожь, ладони стали мокрыми и пот стекал с них ручьями.
Глубокий, пульсирующий голос прервал наконец молчание.
Санезнач встал на дыбы, а сердце Чалмерса, казалось, выскочило из грудной клетки и застряло в гортани.
— БББ-Бог? — с трудом прохрипел Рид. Он огляделся вокруг, надеясь найти источник голоса.
Его взгляд не обнаружил ничего необычного, лишь кто-то невидимый негодующе сопел.
Чалмерс спиной ощутил вибрации этого голоса.
— А ты — тогда кто? — спросил он. Рид заметил, что Санчо Панса опять стал креститься и бормотать молитвы. Оруженосец все это время не сводил глаз с несчастного психолога, который беседовал с пустотой.
Чалмерс почувствовал, что все вокруг начало вращаться: поле его периферического зрения заполнили белые крутящиеся точки, все окружавшие его предметы стали темнеть и расплываться. В ушах его звучал гул, похожий на» рев океана, в то время как слабевшее сознание еще сумело распознать симптомы приближавшегося обморока. Он наклонил голову к спине санезнача и глубоко вдохнул воздух, в котором висел запах непроветренного курятника.
«Фенвик, — подумал он. — Один из дьяволов — к моим услугам».
Вращение предметов вокруг прекратилось, и Чалмерс снова выпрямился на спине санезнача. Он потер подбородок, расправил плечи и попытался унять спазмы в пересохшем горле и дрожь в голосе.
— Я всего лишь воззвал к Богу, — сказал он, стараясь говорить спокойно и бесстрастно. — Любые упоминания ада — это просто случайно сорвавшееся с языка богохульство.
Фенвик, третий демон, командовавший легионами ада, долго молчал, осмысливая это заявление. Затем громоподобным голосом спросил:
В тоне, каким это было сказано, сквозила искренность, но Чалмерс почему-то воспринял это как дурной знак.
— Потому, — отвечал он, надеясь, что этот разговор освободит его от становившегося все более неудобным положения, — что система магии в этом мире, как оказалось, основывается на заклинаниях, содержащих обеты, данные Богу, и обещания, данные различным святым, а также и возлюбленным…
Его объяснение было беспардонно прервано грубым гоготаньем.
— Я не злобный чародей, я добрый волшебник, — возразил Чалмерс.