Странствия Шута

Я сомневался, что он проявит сдержанность в количестве еды, поэтому сам наполнил его тарелку: небольшая порция мяса, порезанного на маленькие кусочки, хлеб с маслом, разделенный на полоски. И налил вина. Я коснулся его руки, намереваясь направить ее к тарелке, но не предупредил его об этом. Он отдернулся назад, чуть было не перевернув посуду, как если бы я обжег его кочергой.

– Извини, – воскликнули мы оба в унисон.

Я ухмыльнулся этому, а он – нет.

– Я хотел показать тебе, где еда, – объяснил я мягко.

Он не смотрел на меня, будто ему было стыдно.

– Я знаю...

Потом, будто робкие мыши, его искалеченные руки коснулись края стола и осторожно поползли вперед, пока не наткнулись на край тарелки. Он легко пробежал пальцами над посудой, ощупывая то, что на ней лежало. Он взял кусочек мяса и положил в рот. Я хотел было сказать, что рядом с тарелкой лежит вилка, но остановил себя. Не стоит одергивать измученного человека, будто он забывчивый ребенок. Его руки нашли салфетку.

Некоторое время мы ужинали в тишине. Когда он съел то, что было на тарелке, он мягко спросил меня, не могу ли я нарезать для него еще хлеба и мяса. Я сходил за мясом, а он вдруг спросил:

– Итак. Как шла твоя жизнь, пока меня не было?

На секунду я застыл, потом переложил нарезанное мясо на его тарелку.

– Как жизнь, – сказал я и удивился тому, как спокойно прозвучал мой голос. Я пытался подобрать слова. Как описать двадцать четыре года? Как рассказать об ухаживании, браке, ребенке, вдовстве? Но я начал.

– Что ж. Помнишь последний раз, когда я ушел от тебя? Я потерялся в Скилл-колонне по дороге домой. Путь, который в предыдущие путешествия требовал не больше мгновения, занял месяцы. Когда колонна, наконец, выплюнула меня, я был почти лишен чувств. Спустя несколько дней, когда разум вернулся ко мне, я узнал, что ты был здесь и уехал. Чейд передал мне твой подарок, фигурку. В конце концов, я встретился с Неттл. Сначала вышло плохо. Я, эх, я ухаживал за Молли. Мы поженились.

Мои слова оборвались. Даже когда я рассказывал свою историю столь скупо, мое сердце разбивалось от воспоминаний о том, что у меня было, и что я потерял. Я хотел сказать, что мы были счастливы, но не мог заставить себя говорить об этом в прошедшем времени.

– Я сожалею о твоей утрате, – произнес он.

От него эти сухие слова звучали искренне. На секунду он ошеломил меня.

– Как ты?..

– Как я узнал? – Он скептически хмыкнул. – О, Фитц. Как ты думаешь, почему я уехал? Чтобы ты обрел жизнь наиболее близкую к той, которую я всегда предвидел для тебя после моей смерти. В стольких вариантах будущего после моей смерти я видел, как ты упорно ухаживаешь за Молли, завоевываешь ее и, наконец, обретаешь немного счастья и мира, которые всегда ускользали от тебя, пока я был рядом. В стольких вариантах будущего я предвидел, что она умрет, и ты останешься один. Но ее смерть не отменяет того, что у вас было. А это лучшее, чего я мог для тебя желать: годы, проведенные с твоей Молли. Она так любила тебя.

Он вернулся к еде. Я сидел неподвижно. У меня с такой силой сдавило горло, что я почти оглох. Мне было тяжело даже дышать сквозь ком слез. Хоть он и был слеп, я думаю, он все равно чувствовал мои страдания. Долгое время он ел медленно, стараясь растянуть еду и тишину, в которой я нуждался. Он медленно вытер остатки мяса с тарелки последним кусочком хлеба, съел его, вытер пальцы о салфетку и протянул руку за вином. Он поднял чашку и сделал глоток, на его лице отразилось почти блаженство. Он поставил ее и тихо сказал:

– Мои воспоминания о вчерашнем дне сбивают меня с толку.

Я молчал.

– Думаю, я шел большую часть предыдущей ночи. Я помню, что шел снег и что нельзя останавливаться, пока не найду какое-нибудь укрытие. У меня была хорошая палка, которая помогает больше, чем можно выразить словами, когда у человека больные ноги и нет глаз. Мне теперь, знаешь ли, тяжело ходить без палки. Я был уверен, что иду к Дубам-на-Воде. Теперь я вспомнил. Мимо проехала повозка, кучер ругался и кричал, чтобы я убрался с дороги. Что я и сделал. Но я нашел следы повозки на снегу и понял, что если буду идти по ним, то приду к какому-нибудь укрытию. И я пошел. Ноги онемели, но это означало, что они меньше болели, однако я стал чаще падать. Думаю, что было очень поздно, когда я добрался до Дубов-на-Воде. На меня залаяла собака, но кто-то прикрикнул на нее. Следы повозки вели в конюшню. Я не мог попасть внутрь, но снаружи лежала куча соломы и навоза. – Он на секунду поджал губы и сказал с отвращением: – Я усвоил, что грязная солома и навоз часто оказываются теплыми.

Я кивнул, а потом сообразил, что он меня не видит.

– Да, – согласился я.