Странствия Лагардера

Дон Педро смочил ей лицо водой. Когда цыганочка пришла в себя, из глаз ее брызнули слезы; она сжала ладонями седую голову старика и покрыла ее поцелуями, шепча сквозь рыдания:

– А я боялась, что больше не увижу тебя.

– Напротив, ты еще несколько дней побудешь со мной.

– Но это невозможно! Завтра я снова должна уйти.

– Завтра? Но мне нужно, чтобы ты осталась здесь на не­делю.

Цыганочка поднялась с кресла и заявила:

– Никакая человеческая сила не удержит меня.

– А если я тебе прикажу?

Марикита на миг заколебалась, но не смутилась:

– Я ослушаюсь вас, отец.

Старец ничуть не рассердился.

– Если же я не прикажу, а попрошу тебя? – ласково улыбнулся он.

– Отец мой, – простонала Марикита, – не уговаривай­те меня! Я не могу!

– К кому же ты спешишь? – воскликнул пораженный дон Педро. – Кто тебе дороже отца?

Она потупилась и ничего не ответила.

– Значит, это мужчина, – вздохнул дон Педро. – Се­годня ты не хочешь поделиться со мной своим секретом. Но завтра ты проснешься и обязательно все мне расскажешь, я же выслушаю тебя с сочувствием и пониманием… Не сомневаюсь: раз ты избрала его – он, конечно, благородный человек, до­стойный тебя.

– Вы ошибаетесь, отец, – грустно проговорила Марики­та. – Это я недостойна его. К тому же сердце его занято и не освободится никогда; нам не суждено любить друг друга. Я могу принести ему в дар лишь свою безграничную предан­ность… и, если понадобится, жизнь.

Любила ли цыганочка Лагардера? Да, наверное, в глубине души. Но он рассказал ей о себе все – и она заставила замол­чать свое сердце. Теперь она хотела лишь одного: всеми силами помочь Анри разыскать Аврору.

Она призналась старику, что готова пожертвовать ради Анри своей жизнью. Эту же торжественную и нерушимую клятву она дала самой себе.

Старец восхищенно посмотрел на свое дитя – и раскрыл объятия. Прижавшись к отцу, Марикита прошептала:

– Не страшись за меня! Я сама избрала свой путь и пройду его до конца. Когда ты все узнаешь, ты одобришь мое решение.

Наверху по-прежнему слышались шаги. Марикита указала рукой на потолок:

– Что это – тайна? Мне нельзя этого знать?

– Никакой тайны тут нет. Там две девушки, обе очень красивые. Одна из них больна…

Цыганка вздрогнула, побледнела, широко раскрыла глаза.

– Как ее зовут? – воскликнула она. – Отец, как ее зо­вут?

– Не знаю.

– А другую?

– Тоже не знаю. Но послушай меня…

Дон Педро собрался рассказать дочери все по порядку, но тут в дверь постучали. Дон Педро отворил.

Это Пейроль, услышав голоса, доносящиеся из комнаты старика, перепугался, не вышла ли донья Крус из своих покоев. Поклонившись, он оглядел Марикиту с ног до головы, убедился, что никогда не встречал этой девушки, и успокоился.

– Моя дочь, – представил ему старик цыганочку. Затем, указывая девушке на незнакомца, сказал:

– Господин де Пейроль, интендант принца Гонзага.

Пейроль! Гонзага! Сколько раз Марикита слышала эти проклятые имена!

К счастью, на лицо ее падала тень. Девушка вздрогнула, побледнела, как смерть, до крови впилась ногтями в ладони…

Но ни намеком не выдала она ни гостю, ни отцу тех чувств, что бурлили в ней. У нее даже хватило сил улыбнуться.

– Я поторопился, предложив вам ее услуги, – начал бы­ло дон Педро де Валедира. – Завтра ей придется уйти.

– Я еще подумаю до утра, – прервала его Марикита. Она уселась в темном углу, склонила голову, чтобы не бы­ло видно выражения ее лица, и продолжала:

– Сейчас я ничего не могу сказать: я прихожу домой, а тут такие неожиданные гости. Чем я могу быть им полезна? Что вам угодно от меня, сударь?

После долгих околичностей Пейроль подробно объяснил цыганке, что ему от нее нужно. Красавица сразу понравилась фактотуму – он решил, что может рассчитывать на верную службу дочери так же, как и на порядочность отца. Лучше было воспользоваться ее услугами, чем разыскивать по всей ок­руге какую-то женщину: ведь незнакомой служанке не дове­ришься да и из замка отлучаться не запретишь.

Итак, Пейроль долго распространялся о мнимых причинах болезни молодой дамы, вверенной его попечению, предупредил Марикиту, чтобы та не вздумала верить никаким рассказам, расходящимся с его словами, и, наконец, попросил ни в коем случае ничего не говорить больной и ее компаньонке об этой беседе.

Дону Педро все это казалось крайне подозрительным, но Пейроль красноречиво объяснил, что настаивает на соблюдении тайны исключительно в интересах самих путниц и заботится лишь об их благе. В конце концов одного из собеседников ему, пожалуй, удалось убедить.

– У них есть заклятые враги, – говорил фактотум. – Их с ожесточением преследуют и будут преследовать; если хоть одна живая душа узнает, где они скрываются, – они по­гибли. Злодеи тут же явятся сюда, сожгут замок, не оставят камня на камне…

– Если эта сеньорита – ваша дочь, – прервала его пылкую речь маленькая цыганочка, – я готова, из почтения к вам и моему отцу, остаться здесь. Мне придется лишь отлу­читься на сутки, не более, а затем я вернусь в ваше распоря­жение и пробуду в замке столько, сколько вам угодно.