Странствия Франца Штернбальда

^17* …пробуждается во мне. Так, я уже изъездил всю Испанию, видел Валенсию и чудесную Гранаду с ее великолепным дворцом, чужеземными, странными обычаями и одеяниями, я вдыхал воздух елисейских полей Малаги и знаю горы Монсеррат с их монастырями и поросшими лесом вершинами.

^18* …настолько занимал его портрет.

— Я уже говорил, — перебил тут Вансен, — что живопись пользуется огромным влиянием на нас, так должно быть, и этот портрет был написан превосходно. Но скажите же: откуда родом был этот дворянин?

— Как сказать…

^19* …и откажется от этой странной затеи.

— Я бы решился кое-что сказать по этому поводу, — добавил Штернбальд, — если бы только не боялся прервать рассказ.

Рудольф посмотрел на него с усмешкой…

^20* …либо не вернусь совсем… Ты слыхал когда-нибудь удивительную историю Готфрида Руделя?{66}

— Нет, — смущенно ответил Леопольд.

— Ну так я расскажу ее тебе, — сказал влюбленный, — ибо она утверждает меня в моем чувстве, которое тебе кажется таким ни на что не похожим и нелепым.

— Погодите, — воскликнул Вансен, — этак вы совсем собьете нас с толку, если в одну историю вклинится еще другая.

— Ну и какой в этом вред? — спросил Флорестан. — Лишь бы она была занимательна и помогала скоротать время.

— Однако я опасаюсь, что она не будет для нас занимательна, — сказал рассудительный Петерс, — ибо мы совсем запутаемся, а поскольку все это и так уж не слишком интересно нам, вставной эпизод лишь ухудшит дело.

— Но что же я могу поделать, — возразил Рудольф, — если как раз тогда влюбленный мечтатель действительно рассказал другу эту историю? Я ведь должен придерживаться истины.

— Ладно уж, рассказывайте, если вам угодно, — сказал Вансен, — попотчуйте нас новой историей, но только с тем условием, чтобы из этой истории уже больше не вытекала еще одна, ибо иначе все это грозит затянуться до бесконечности.

— Итак, — продолжал Флорестан, — мечтатель Фердинанд стал рассказывать своему благоразумному другу Леопольду историю Готфрида Руделя и начал следующими словами: «Этот Рудель, да будет тебе известно, дорогой друг, был одним из провансальских поэтов в те благодатные времена, когда весь мир объединяли песни и сладчайший язык, когда людей объединяло страстное томление, разные страны — рыцарское сословие, а восток и Европу — священные войны. Этот певец Готфрид, сам дворянского происхождения, так прославился своими восхитительными песнями, что снискал расположение вельмож и графов, и один владетельный князь добивался его дружбы и не желал расстаться с ним. Случилось так, что паломники, возвращавшиеся из святой земли, среди других чудес, увиденных ими в чужеземных странах, назвали и графиню Триполитанскую и описали ему ее высокую добродетель, ее красоту и ее очарование. Он встречался с другими путешественниками, побывавшими в тех краях, и снова и снова расспрашивал о графине, и снова они в восхищении прославляли ее неземную красоту. Эти описания настолько воспламенили его воображение, что он воспел хвалу этой даме под свою лютню. Один из друзей, превознося его песню, сказал ему как-то шутя: «Ты в восторге, поэт, неужто твоя любовь может перелететь море, неужто ты можешь любить, не зная своего предмета, ни разу не увидев своей возлюбленной земными своими глазами?» «Разве оттого, что она живет в моей душе, живет у меня внутри, не обладаю я ею в большей мере, чем кто бы то ни было? — так же шутя ответил певец. — Поверьте, друзья, — продолжал он, — о подобных удивительных явлениях я мог бы порассказать вам чудеса».

Вансен хмыкнул, Штернбальд с улыбкой кивнул рассказчику, а тот, нимало не смущаясь, продолжал: