Странствие бездомных

Круглый картонный футляр, в который были вложены для виду географические карты, мама взяла у получателя посылки. «Чистый» адрес принадлежал человеку надежному, из местных. Такие адреса, раздобытые в разных городах, Орша передавала в Мюнхен Ленину в зашифрованном виде. Футляр, изготовленный специальным образом, полагалось «обработать» опять же у надежных людей. Но мама не вытерпела — заказала хозяйке самовар и, едва дождавшись, когда та отправится к соседке, принялась размачивать картонную трубку в тазу с теплой водой. Меж слоев тонкого картона были вклеены листы газеты. Едва мама разложила их на полу для просушки, дверь в ее комнату отворилась — хозяйка пришла за самоваром и удивленно уставилась на пол. Мама забыла заложить дверь на крючок! Но быстро нашлась: «Я тут помылась немного, пол застелила…» Хозяйка и не полюбопытствовала — зачем, когда тряпка в сенях. Но что же это Орша? А еще прошла школу у такого учителя, как Степан Иванович, прозванного Великим Конспиратором.

У полтавских искровцев одна работа обгоняла другую. Бездомная, неустроенная их жизнь была нелегка. Поддерживала, как всегда, Высокая Идея. И еще — дружба. «Служение» и обычное человеческое тепло, забота. Там, в Полтаве, в бедном разваленном быту подполья, мама по мере возможности заботилась о Юлии Осиповиче и его младшем брате, тоже ссыльном, Сергее. Тут она полностью оправдывала свое прозвище Паша.

Жили они все, что называется, «на тычке». Главным удобством жилища считалась изолированность. А снимали жилье у местных жителей — ремесленников, мелких торговцев, мещан — что подешевле. «…Устроилась я в более дешевой и удобной по конспиративным соображениям комнате, — пишет Любовь Николаевна, — хотя и весьма неудобной в житейском смысле. Обстановка состояла из ломаной кровати, на которой вместо досок лежали дверцы от шкафчика, образующие довольно чувствительный хребет как раз посредине, да из небольшого стола и пары стареньких стульев, так что сидеть приходилось, когда собирались, на полу. Подобная обстановка была у всех нас: материально все жили скудновато. Сергей Осипович (он появился через месяц после моего приезда) имел два-три дешевеньких урока, а Юлий Осипович заканчивал перевод „Анти-Дюринга“ Энгельса, начатый им еще в Туруханске. Я помогала ему по считке с оригиналом и переписке начисто. Питались кое-как, то в столовой, то у меня в комнате на керосинке варили картошку или жарили яичницу с колбасой, и все это усиленно запивали чаем с булкой, но умудрялись жить не голодая… Мы трое были очень дружны. Скудная материальная обстановка не влияла на наше бодрое вдохновенное настроение…»

Жилище Мартова, тоже бедное, но ценимое за отдельный вход, отличалось тем, что главное место в нем занимал большой стол. «Его стол был всегда завален бумагами, книгами, читаемыми одновременно, и был в хаотическом беспорядке, но на все мои попытки прибрать Ю. О. уверял серьезно, что так надо, — так ему, именно ему, удобнее работать. Однако сосредоточенная работа за столом перебивалась визитерами, довольно частыми. Двери его комнаты почти не закрывались от постоянно приходящих товарищей, желающих беседовать с ним на самые разнообразные темы. Мои попытки упорядочить эти посещения тоже встречали решительный отпор…»

Мамина забота, которая казалась Мартову чрезмерной, была объяснима. Юлий Осипович болел туберкулезом с детства — у него был поражен коленный сустав, в Туруханске обострился легочный процесс. Болезнь то затихала, то вспыхивала вновь. Тревога за него подогревалась еще тем, что незадолго до этого умер в сибирской ссылке от чахотки Ванеев, товарищ по «Союзу борьбы».

«Когда он [Мартов. — Н. Б.] прихварывал с повышенной температурой и кашлял больше обычного, — вспоминает Любовь Николаевна, — приглашать врача он запрещал. Однажды во время такого обострения я подговорила нашего товарища, врача, зайти якобы по делу, послушать его и прописать лекарство, но Ю. О. сразу догадался, выслушать себя не дал и долго не мог простить моего „зловредного“ поступка».

У мамы с Юлием Осиповичем была «горячая дружба». А может, не дружба — любовь? Через много лет, в конце 30-х, я спросила об этом. «Может быть, и любовь, — ответила мать, — но идеальная». Ясно: идеальная значит платоническая и, может, вообще не любовь, а дружба. Приставать к маме я не стала, хотя и подозреваю, что это была любовь.

Когда Ленин, направляясь за границу, заезжал в русские города, устраивая дела будущей «Искры», последним на его пути был Смоленск. Там он встретился с И. В. Бабушкиным и В. Н. Розановым и договорился о помощи в получении и распространении «Искры». Владимир Николаевич, мой отец, принадлежал к группе эсдеков, издававших нелегальную газету «Южный рабочий». Она не имела постоянной типографии — печаталась то в Харькове, то в Екатеринославе, иногда в Смоленске, была популярна на Юге России. По своему направлению эта газета была близка к «Искре», но уделяла больше внимания реальным условиям жизни рабочих.