Странный генерал

Угрюм и грозен был последний редут прославленного бурского генерала. На унылой холмистой равнине мычало и ржало громадное стадо скота, опоясанное рядами фургонов и палаток. Вокруг почти сплошной линией змеились траншеи. Вечерело. У небольших костров маячили фигуры женщин и детей. Мужчины были в окопах.

Кронье обнялся с подъехавшими генералами. Брюгель шагнул вперед:

— Извините, господа… — Он протянул Кронье пакет: — Из Претории, от господина Крейца.

Кронье, похоже, удивился, но взял пакет, молча вскрыл, прочел. Ничто не изменилось в его широкоскулом заросшем лице. Вскинув седеющие брови на Брюгеля, генерал сказал устало:

— Спасибо, старина… Крейц предупреждает меня о том, что уже произошло, — и, смяв письмо, бросил его в костер. — А теперь, друзья, — повернулся он к Девету и Бота, — попрощаемся. Вам надлежит уйти обратно.

Худощавое, с длинной и редкой бородой лицо Девета стало сердитым:

— Вы плохо думаете о своих подчиненных, Пит Кронье.

— Я думаю о вас превосходно, — все тем же усталым, казалось, равнодушным голосом ответил командующий. — И я не хочу, чтобы бойцы республики погибли зря. Они еще нужны родине. Здесь Робертс все равно нас сомнет, сомнет вместе с вами. А кто будет драться завтра, послезавтра, через месяц?

— Но, Пит, ведь еще можно вырваться! — почти крикнул Девет.

Из сумерек вымахнул какой-то всадник. Он подлетел почти вплотную.

— Генерал Девет, там плохо! — выкрикнул он. — Англичане жмут, подтянули артиллерию, мы еле держимся!

— Решайте, Пит, быстрее!

— Я решил. Властью, мне данной, приказываю вам немедленно отходить. Я не могу бросить это. — Широкой взлохмаченной бородой Кронье повел окрест — по кострам, палаткам, женщинам и детям. — Над столицей нашей нависла смерть. Вы обязаны защитить Блюмфонтейн. Простимся. С вами уйдет примерно тысяча моих буров, остальные останутся, у них здесь семьи. Спасибо, друзья, и прощайте.

Сердце у Дмитрия заныло и забилось сильно, глаза запощипывало; ему хотелось обнять старого генерала и, как сыну, стать рядом, чтобы отдать за него жизнь в бою.

— Я останусь здесь, — негромко, глухо обронил рядом Брюгель.

— Идем в траншею, — откликнулся Дмитрий…

Девет и Бота прорвались назад.

А наутро начался ад. Сто пятьдесят английских пушек молотили по лагерю Кронье. Бомбардировка продолжалась двое суток. Несколько орудий, имевшихся у Кронье, вышли из строя — ответить было совсем нечем.

Гигантским костром горели фургоны и палатки. Черное дымное зарево стояло над вельдом. Обезумевшие животные, сбившись в кучу, метались и падали мертвые, некоторые прорывались сквозь пламя и уносились в степь. Грохот разрывов, рев скота, крики раненых детей слились воедино.

В траншеях все больше становилось мертвых.

Но в атаку англичане не шли. Сорок пять тысяч солдат — они еще боялись четырех тысяч буров Кронье.

Артиллерийский ад продолжался. Клубился над лагерем запах горелого мяса и разлагающихся трупов.

На четвертый день Питер Кронье попросил перемирия, чтобы похоронить мертвых. Ответ лорда Робертса был:

— Никакого перемирия.

И опять продолжалась бешеная бомбардировка.

Теперь англичане сжимали кольцо. Миля, полмили… пятьсот шагов… четыреста… Ружья буров не остывали. Но на каждый ружейный ствол приходилось десять — двенадцать английских. Вышли все медикаменты и перевязочные материалы. Женщины и дети уже не метались по сгоревшему лагерю: они были в окопах — ружья мертвых продолжали стрелять.

Грузный, перепоясанный патронташем, с взлохмаченной подпаленной бородой, Питер Кронье ходил по траншее. Он молчал, только крякал да закусывал ус и, сняв шляпу, крестился над телами павших.

Генерал подошел к Брюгелю, присел рядышком.

— А ты, старина, все еще живой, — сказал он, но не удивленно, а так, будто знал, что иначе и быть не могло.

Старый Гуго сначала выстрелил в выцеленного солдата, потом, заряжая роер, откликнулся:

— Мы, Брюгели, живучие.

И только он выговорил это — взвизгнула английская граната, Клаус крикнул что-то и, прыгнув, бросился на Кронье.

— Очумел? — сердито сказал генерал. — Ну пусти же!

Брюгель повернулся к ним и замер. Он не шелохнулся, пока Кронье высвобождался из-под убитого Клауса. Потом, все такой же каменно-неподвижный, сказал тупо, сам себе:

— Кому же теперь передам я свой роер?

«Для чего — для позора только! — спас он мне жизнь?» — хотелось крикнуть Питеру Кронье, но он молчал. Осторожно опустив тело Клауса на дно траншеи, он положил свою винтовку на бруствер и начал стрелять…

Гуго Брюгеля убили часа через два. Он стоял в окопе, целясь, и вдруг уронил голову, потом ноги его подломились, и тело свалилось. Дмитрий бросился к нему и увидел, что лоб пробит. Не сознавая зачем, он взял тяжелое, с заржавленным поверху шестигранным стволом ружье старого бура, перекинул себе через плечо и устало присел, навалившись спиной на сухую глинистую стенку окопа.