Странный генерал

Здесь все грохотало и скрежетало. В сырой полутьме потные, грязные мужики ворочали каменья и песок. Жидкая кварцевая каша ползла от бегунов по громадному вашгерду — широкому, с низкими перегородочками желобу. Чтобы дело шло побыстрее, к желобу приставляли шоркальщиков — перелопачивать, передвигать песок, отбрасывать камни. Таким вот шоркальщиком и стоял Дмитрий. Его тянуло к машинам, к хитростям механического дела, однако начальству нужна была не смекалка его, а бычья сила.

Шли годы. Парням исполнилось по двадцать два. Все было по-прежнему, но вот этой весной Дмитрий завел речь о том, чтобы перейти на старательскую работу — самим золото мыть.

— Надоело, Петро, мытарить за гроши. Авось пофартит?

Петр нахмурился:

— Будто фарту цену не знаешь?

Но дума попытать счастья не бросала Дмитрия. По воскресным дням он один уходил подальше в лес, бил шурфы, лазал по старым отвалам — искал тропку к золоту. И сыскал… Теперь надо было для верности показать место Петру, посоветоваться. Для того и повел сегодня друга.

Шли долго. Перевалили весь развороченный, покрытый выработками увал. В стороне остались потемневшие от времени копры, кирпичные трубы, сараи, беспорядочно разбросанные штабеля леса, высокие кучи пустой породы и ржавого кварца.

То были шахты.

В плотную черную глубь падают и расползаются подземные ходы, выдолбленные кирками таких, как Петр Ковалев. Десятки верст петляет под землей мрачный шахтный лабиринт. Там, в глубине, миллиарднопудовую толщу изверженных пород и сланцев прорезают березитовые дайки — тонкие полоски минерала, похожего на гранит. В дайках змеятся золотоносные жилы кварца. К ним и пробиваются люди — сквозь камень, воду, мрак и холод.

Однако здесь, над землей, сияло майское небо, и вовсе не хотелось думать о мрачной утробе шахт. Чуть шелестя игольчатой одеждой, в смолистом мареве легонько покачивались сосны. Березы кутались в зеленую дымку полураспустившейся листвы. Деловито и звонко щебетали пичуги, где-то в чаще раскуковалась взахлеб лесная вещунья.

— Слышь, как частит, — усмехнулся Дмитрий. — Который человек натощак ее услышит, долго жить будет.

— Так-то бы все бедняки до ста лет жили, — буркнул Петр. — Скоро, что ль, дойдем?

— Скоро уже. — Дмитрий взмахнул узелком. — Я картофи да луку прихватил, на месте подхарчимся. Вон за тем угором ложок будет — наш.

Вдруг он насторожился, тревожно глянул на друга. Из ложка вился дым костра. Кто же хозяйничает там? Дмитрий прибавил шагу.

Прыткий да хваткий всегда, опередит. Улыбнулся Дмитрию ложок — там уже старались другие. У вертлявого мелкоструйного ручья были выдолблены две ямины. Из одной, поглубже, мужик с молодухой выхаживали скрипучим воротом деревянную бадью с песком. Возле легкого, наскоро сколоченного вашгерда орудовали еще двое, старик и женщина, — промывали породу.

— Вот язви те!.. Ну, каторга, я вам сейчас все пораскидаю! — Дмитрий разгневался не на шутку.

— Погодь, — ухватил его Петр. — Чего шумишь? У тебя какие такие особые права?

— Дак мое же это место!

— А на нем написано?

Дмитрий растерянно взглянул на друга, но слушать дальше не стал — так и гнев схлынет, — скорым, напористым шагом ринулся в ложок. Однако Петр тут же догнал его и снова урезонил:

— Не наскакивай ты на людей, Митьша. «Пораскидаю»! Это, должно, Евсеич. Его семейство. У них, верняк, бумага есть. Не хитники. Наш старатель, березовский.

Ах, этот черт Петро! Знает: отходчив Дмитрий. Скажи ему несколько добрых слов — и оттает. Уже смиряясь, Дмитрий пробормотал:

— Дак обидно же!

— Обидно, когда твое, заработанное берут, а тут люди сами робят, не жир сгоняют.

— Ну идем, хоть квасу у них испить. А? Хорошо бы квасу-то…

Уже подойдя к старательскому стану, они заметили еще одного человека. Припрыгивая на деревянной ноге, у костра суетился над котлом с варевом Ефим Солодянкин, отставной солдат и бродяга.

Обосновалась здесь действительно семья Евсеича, известного на заводе под прозвищем Туман. Хитроват и скрытен был старик. Не поймешь: то ли водится у него золотишко, то ли гол как сокол. Умел прикинуться и чуть ли не нищим, и чуть ли не богачом. Пойди докопайся, что у него за душой. Однако в заводе жить — не в лесу. На людях. А люди неопределенности не любят. Решили они на свой лад: не нищ Евсеич и не богат. Просто хитер, «туман пущает», а живет, как все живут…

Завидя подходивших, Евсеич молвил что-то своим, а сам направился к костерку.

— Бог в помощь! — приветствовал его Дмитрий и все же не удержался, наскочил: -Мой ведь песок, Евсеич, моете.

— Может, был твой, теперь наш будет, — неласково покосился на него старик.

— Правду говорю. Давно я это место заприметил.

— Ты заприметил, я прибрал.

— Бумагу-то оформили? — прищурился Петр.

— А ноне без бумаги разве можно?

Дмитрий усмехнулся увертливости старика, махнул рукой:

— Владайте!

Попросив разрешения воспользоваться костром, они взялись за узелок, животы подводило.

— Пристраивайтесь, ухи хлебнете с нами. Про картофь слышали, поди, староверы наши говорят: «Картоха проклята, чай двою проклят, табак да кофе трою». А ушица — еда благословенная.