Странные умники

Такой голос мог быть только у одного человека: у ночного сторожа, или Оглоеда, как звали его мальчишки. Именно он стоял на дороге и светил фонарем в лицо Стасику, щупленькому одиннадцатилетнему мальчишке с большими испуганными глазами и курносым носиком; на вид мальчишке было не больше девяти.

– Не надо, пожалуйста, – попросил Стасик. – Я вас так не вижу.

– Ишь ты! Он меня не видит! – засмеялся сторож. – Зато я тебя прекрасно вижу, чучело!.. Ты чей?

– Я с дачи Шкарбатовых, – тихо ответил Стасик и сделал шаг назад.

– Сын Марьи Никитичны?

– Внук, – сказал Стасик и сделал еще один шаг назад.

– А здесь ты чего делаешь? Стасик молчал.

– Я тебя спрашиваю, чучело! – беззлобно прикрикнул на него сторож, и в горле у него что-то противно булькнуло.

– Я в войну играю, – еле слышно ответил Стасик.

– Не слышу!

– В войну играю, – чуть громче повторил Стасик.

– В войну?! Ночью?!

– Меня в разведку послали. Я… – начал Стасик и тут же осекся. Он вспомнил про генеральное наступление, про полученное им совершенно секретное задание командования, про знаменитого разведчика, и ему стало стыдно. Он почувствовал себя предателем. «Больше он от меня ничего не узнает», – решил Стасик и вдруг со злобой посмотрел на сторожа.

– Че-его-о? – протянул сторож, не заметив этого взгляда, и захохотал, а луч фонаря соскользнул с лица Стасика и запрыгал сзади по кустам.

Сторож долго хохотал, кашлял и харкал в темноте, а Стасик вдруг вспомнил, как однажды, когда они с мальчишками играли в футбол, мяч случайно попал в проходившего мимо Оглоеда; тот схватил мяч и забросил на середину реки, а потом так же хрипло хохотал, пока мальчишки доставали мяч из реки, так же противно кашлял и харкал, а затем крикнул Витьке, своему сыну: «Витька, чучело, сегодня пороть тебя буду! Помнишь?!» – и опять захохотал и закашлялся.

Сторож перестал хохотать и снова навел фонарь на Стасика.

– Так ты, значит, разведчик? Стасик молчал, опустив голову.

– Разведчик он, понимаешь ли, – сказал сторож, закашлялся и с шумом сплюнул.

– Значит, разведчик, говоришь, – повторил сторож и чмокнул в темноте губами, вытирая рот.

«Он пьяный», – догадался Стасик.

– А что это у тебя за палка? Вместо винтовки, что ли? А, разведчик?

Только теперь Стасик заметил, что продолжает держать в руке палку, и швырнул ее в кусты.

– Слушай, разведчик, – продолжал насмешливый голос, – а бабка твоя знает, что ты ночью в разведку пошел? Может, это она тебя послала? А? Слышь, что говорю, разведчик?

Сторож опять захохотал и захаркал, а Стасик на всякий случай сделал еще один шаг назад.

– Да ты не бойся меня, чучело! – прохрипел сторож. – Разведчиков я уважаю. Я сам разведчик, если хочешь знать.

Сторож шагнул к Стасику, опустил ему на плечо тяжелую руку, дохнул в лицо, а Стасик вдруг вспомнил, как однажды, года три или четыре назад, Оглоед пришел к ним на дачу, поговорил о чем-то с бабушкой, а потом схватил Стасика на руки и дыхнул на него так же противно и гадко. От этого запаха у Стасика к горлу подступила тошнота, и он еле сдержался, чтобы не заплакать; до этого ему никогда не приходилось встречать людей, у которых бы так гадко пахло изо рта. А Оглоед продолжал тискать его, трепал по голове, щипал за щеки. Никто никогда не щипал Стасика за щеки; это было очень больно и унизительно.

– Да ладно, не выдам я тебя твоей бабке, так уж и быть, – сказал сторож и надавил на плечо Стасику. Стасик попытался освободиться, но сторож лишь крепче прижал его к земле, чаще задышал ему в лицо перегаром: – Мне-то какое дело! Вот кабы ты был моим сыном, тогда, конечно, скинул бы с тебя портки и хорошенько надраил задницу. Я бы тебе такую разведку показал, что на всю жизнь запомнил бы! Вон спроси у Витьки. Он тебе расскажет, как я их учу уму-разуму… А бабке твоей я ничего не скажу. Слово старого разведчика!

Сторож отпустил Стасика, сунул фонарь под мышку и полез в карман за папиросой.

– Ну ладно, посмеялись и будет, – проговорил он. – Пойдем, провожу тебя до дому. А то еще заплутаешься в темноте-то.

«Пропало генеральное наступление», – с тоской подумал Стасик и вспомнил, как однажды, когда они купались в реке, Витька отжимал в кустах трусы, и Стасик увидел у него на заду багровые ссадины. «Вчера батя очень злой был и драл пряжкой, – деловито пояснил Витька. – Пьяный потому что. Он, когда трезвый, никогда нас не дерет, даже если нашкодим. Зато когда выпьет, все нам припоминает и дерет, пока мамка не отнимет». У Оглоеда было трое детей – два мальчика и одна девочка. Он и ее бил, но только не ремнем, а крапивой. «Сек крапивой» – так это вроде называлось. Стасика никто никогда не бил и не сек ни ремнем, ни крапивой, и рассказы ребят – а они довольно охотно рассказывали о наказаниях – повергали его в ужас, от которого он долго потом не мог оправиться.

Сторож закурил папиросу, сплюнул и сказал:

– Пошли, чучело.

Стасик не двинулся с места. В ужасе смотрел он на Оглоеда и вдруг сказал:

– Нет, вы не старый разведчик. Вы Оглоед!

– Чего? – не понял сторож. Он вынул изо рта папиросу и тупо уставился на Стасика.