Страна Живых

Сапсанов называл эту процедуру «индукцией в гипотермию». Введение в медикаментозную седацию, установление баллонов в желудке, миорелаксация, погружение в медикаментозную кому. И, без всякой фиксации в истории болезни – ампула с метазином. Метазин конкурентно ингибировал рецепторы гипоталамуса и красного ядра четверохолмия. Под действием этого препарата пациент погружался в длительный глубокий наркоз с выключением терморегуляции. Особенностью этого препарата было стойкое соединение с белками нервной ткани по типу коагуляционного некроза. Фактически, организму требовалось более трех лет, чтобы наполовину элиминировать однократную дозу препарата. Однако, никто еще не проживал более трех лет в состоянии общей гипотермии.

Еще одной важной особенностью индукции было то, что после трех месяцев комы в гипотермии, больному не требовалось вообще никаких седативных препаратов. Глубокое охлаждение само останавливало процессы высшей нервной деятельности, и пациент превращался в растение.

По инструкции, больного в гипотермии требовалось раз в полгода выводить на нормальную температуру тела, и в течении недели ожидать восстановления сознания. Если сознание не было восстановлено, больной вновь охлаждался. Однако, после применения метазина, у больных не было никаких шансов.

Те, кому метазин по каким-то причинам не вводили, загружались дополнительным введением седативных препаратов.

История не сохранила сведений, кто дежурил в те сутки, когда Москаев поступил в «холодильник». Как случилось, что метазин не уничтожил мозг и без того изрядно пострадавшего Москаева, тоже не ясно. То ли попалась бракованная ампула, то ли советский шприц выдавил содержимое мимо поршня, то ли ампулы были перепутаны, но факт остается фактом – Москаев выжил, и прожил более трех лет.

Глава пятая

Что снится в глубокой коме. Встреча нового года в отделении реанимации.

Небытие.

Черное безмолвие не могло продолжаться бесконечно. Он осознал себя, осознал что есть, был, кажется кем-то… Потом пришел ледяной ужас преисподней, и он вспомнил, что у него когда-то было тело. Он летел в абсолютном одиночестве ледяного космоса, и ужас пронзал его. Так продолжалось первую вечность. А потом это случилось в первый раз, и к нему присоединился первый, и они стали одним. И вторая вечность прошла во взаимном постижении друг друга. Он не знал себя, не понимал, кто такой первый, но в одно из мгновений второй вечности к ним присоединился третий. Третий состоял из целого хора созвучных присутствий, и эта созвучность, эта отлаженность взаимодействий примирила его с бесконечностью ледяного космоса. С появлением третьего пришло знание, что ледяная чернота рано или поздно сменится ярким светом и болью, страшной болью, и ужас существования сменит ужас небытия.

Бытие.

Из ниоткуда пришло бытие. Оно возникло сразу, и отрезало все, что было до него. И возник звук, и возник яркий, запредельный слепящий свет. И возник холод, и возникла боль. Олег ощутил страшную боль во всем теле, пришедшую словно из ниоткуда. Яркий свет резал непослушные глаза, по ушам били непонятные команды, мозг содрогался. Свет и звуки воспринимались как боль, и эта боль была всем – изнутри и снаружи. И болью было все, боль была телом, звуком, светом, холодом, и дыханием. И это продолжалось долго, и не поддавалось никакому контролю.

Олег постепенно нашел свою грань между болью и полным беспамятством. То ли ему стали вводить меньше средств для наркоза, то ли его мозгу требовалось теперь меньше успокаивающих средств, то ли он сам вогнал себя в наполовину растительное состояние… Он начал улавливать новый ритм своего существования, состоявшего в промежутках между кормлениями, перестиланиями, обработкой дренажей, санированием бронхов. Он уже не сопротивлялся ритму аппарата искусственной вентиляции легких, научился распознавать руки и голоса людей, которые поворачивали, кололи, промывали и кормили его. Иногда его «выводили из седации», заставляли открывать глаза, сжимать руку в кулак, поднимать голову… Все это обычно заканчивалось ужасно, его снова «загружали по полной», и он опять проваливался. Постепенно он начал совсем по-новому говорить с самим собой, как будто в его голове поселялись все новые и новые персонажи…

1995 год