Страна, которой нет

Задумываясь о будущем, она всегда понимала, что рано или поздно у нее появится какой-нибудь муж. Такой, который придется по вкусу Ширин и будет соответствовать уровню семьи и ее интересам. Традиционный брак с небольшими поправками. Отец не обещал этого прямо, но она не раз слышала, как он объясняет брату, что никуда из семьи Ширин не денется, а когда придет время, найдут ей подходящего мужа, и возьмут его в дом. Брат ревновал заранее, предполагая, что с родичем придется чем-то делиться. Особенно его пугала необходимость разделить с посторонним место подле отца. Теперь у Ширин были все шансы «деться»… и новые перспективы завораживали.

Главная оказалась неожиданной. Ширин знала, что в Туране все иначе, но что ее попробуют продать главе государства как будущую... первую туранскую "летчицу" от сетей и систем - и продадут, судя по всему? Что поймавшие ее люди будут смотреть на нее? Не сквозь нее, не на свой конструкт? А на нее? С ненавистью и отвращением - кстати, очень страшно. С доброжелательным интересом - еще страшнее. С восхищением и счастьем, личным, для нее одной - совсем страшно, почти невыносимо... Но на нее, все время на нее.

Это было очень здорово, что ее здесь заперли - и что здесь тихо и почти пусто. И можно спокойно делать гимнастику и откачивать мусор из буфера. А то она бы захлебнулась.

Три человека понравились ей за последние сутки. Трое мужчин, если уточнять. Все трое совершенно непохожи друг на друга, и все образуют устойчивую комбинацию – треугольник. Господин аль-Сольх. Большой человек; сложный, многослойный, мудрый. С ним – сразу, с первой минуты, - проще и легче, чем с отцом. Он покровительствует, очаровывает, а не взыскивает и критикует. Господин полковник Штааль – быстрее, резче и умнее самой Ширин. По-настоящему, системно и объемно умный, а не сообразительный многознайка. С ним интересно. Фарид, предлагаемый в женихи, в первую очередь красив, очень красив – явился бы под окно с увозом, Ширин бы спрыгнула к нему с балкона. Конечно, не так умен, и по сравнению с невестой попросту дикарь, но в нем, помимо замечательной внешности и весьма лестного восхищения, есть кое-что еще, чего начисто нет у самой Ширин: он с миром состыкован не через логику и знания, а через спинной мозг, чутьем и кончиками пальцев. Если они поженятся, Фарид никогда ее не догонит во многих вопросах, но ему и не надо. Он из мира вещей – запахов, звуков, тканей, картин, деликатесов и движения…

Кстати, у него, скорее всего, тоже должен залипать буфер. И его наверняка не учили его чистить. Не учили, потому что почти никого не учат. А уж мужчин...

Ширин стоит босиком на ласковом, теплом деревянном полу. Мысли и ощущения все еще пытаются ходить блоками по восемь - но уже не во всех направлениях одновременно. Звук и вкус расцепились... скоро и цвет войдет в норму. Я была права, думает она основным каналом. Я была права, а Тахир неправ. И отец неправ. Рычаг нужно применять извне. То, куда мы дошли бы своими силами, как Восточный Пакистан, слишком далеко для тех, кто умрет через пять лет, безнадежно состарится через пять лет, поздно даже для меня. Я права.

Другим каналом, высвободившимся только сейчас, она думает: вполне возможно, что после нынешнего отец захотел бы от меня избавиться… или очень, очень сильно ограничить. Нет, не выдать замуж в талибскую деревню, как он грозится, когда не очень сердится; но лишить большей части ресурсов и возможностей, выкинуть на уровень дочки-школьницы. Может быть, он испугался больше, чем показалось сначала. Побоялся быть… поглощенным. Подчиненным. Оказаться змеей, идущей за флейтой.

Наверное, думает она, я была с ним слишком резка. Боялась, что узнает, помешает, испортит, дернется в сторону в последний момент. Я не доверяю ему, делает вывод Ширин. Я люблю его, но как оператору я ему не доверяю. А он - мне. Может быть, хорошо, что мы разошлись.

Потом она задумывается, что такое в данном случае – любить? Смотрит в себя и не может найти ничего, кроме неотвязного, компульсивного желания доказать нечто. Свою полноценность. Она давно знает, что соображает лучше и быстрее, а знает больше, чем отец, несмотря на его европейское академическое образование; но он начинал как все, его-то не бросали с самого детства в питательную среду раннего развития; она знает, что для своих шестнадцати невероятно хороша в стратегии и тактике, в делах семьи и в политаналитике – чтобы ощутить разницу между «невероятно» и «более чем» достаточно сравнить ее с Сонером. Она все еще не может понять, почему отцовский полуснисходительный-полупрезрительный взгляд бесит ее до истерики; и дело тут вовсе не в том, что она «девчонка», отцу на это, по большому счету, наплевать. Просто она всегда недостаточно хороша, что и как ни сделай; вот и теперь он наверняка не оценил бы подарок, а долго и унизительно рассказывал обо всех рисках и осложнениях. Он, может быть, трус. Но все равно хочется доказать.