Страх высоты

Видно было, что он жалеет обо всем, что наговорил в ресторане, и ему неудобно и даже стыдно перед женщинами, и поэтому он намерен держаться как случайный свидетель, которому осточертело повторять одно и то же.

— Я готов изложить факты. Подчеркиваю — факты. Потому что эмоции только затушевывают суть происшедшего. Защита, как известно, была назначена на двенадцать. Ночевал я на даче. Чем занимался с утра, думаю, несущественно. В половине одиннадцатого выехал на машине в город. Я, насколько помню, не собирался заезжать за Антоном, но по пути обнаружил, что забыл сигареты. Остановился у ларька — там продавалась какая-то дрянь. Два блока приличных сигарет хранились у меня здесь, на квартире. Решил взять их, а заодно захватить Антона, если он еще дома.

"Пока все верно", — подумал Мазин, представив, как брезгливо оглядывает табачный киоск Рождественский.

— Но Антон уже ушел. Я открыл дверь своим ключом, вошел в ту комнату. — Он показал большим пальцем через спину на стенку. — Сигареты лежали в нижнем ящике письменного стола. Там они и были. Но на пачках я увидел тетрадку. Школьная старая тетрадка с плохой бумагой — такие выпускали сразу после войны. Тетрадка была не моя, и я, естественно, взглянул на обложку. На ней было написано красным карандашом: "Конст. Кротов" и латинская цифра "IX". Я открыл тетрадку и стал просматривать записи.

И это Мазин увидел легко. Чуть прищурившегося Игоря присевшего на корточки перед столом и листающего тетрадку с недоумением, сначала через страницу, потом…

— …Потом мне бросилось в глаза что-то знакомое. Я, собственно, работаю над другими проблемами и, видимо, затруднился бы сразу определить научную ценность записей, но буквально на днях мне пришлось читать автореферат Тихомирова, и поэтому сделать определенный вывод было нетрудно.

— Каков же был ваш вывод?

— Содержание тетради и автореферат совпадали почти текстуально.

— Это не вывод.

— Это факт, который я обнаружил. И хотя факт в целом наталкивал на вполне конкретный вывод, я не хотел ставить точки над и, что называется, не разогнув колен.

Он их все-таки разогнул, свои колени. Выпрямился и сел за стол, чтобы еще раз просмотреть записи. Чтобы убедиться или не поверить глазам. Но не верить было нельзя. Рождественский для этого слишком логичен. Что же испытал он, когда поверил?

— Около часу я читал тетрадь Кротова и сравнивал с авторефератом. Пока неопровержимым было одно: в основу своей диссертации Тихомиров положил открытие Кротова. По-видимому, никому не известное.

— То есть вы решили, что он украл его?

— Такого слова я бы не употребил. Находка оказалась слишком неожиданной. Необходимо было все обдумать.

Конечно, поверить было трудно. И вряд ли Рождественский был в тот момент так же сдержан, как сейчас. Тихомиров, которого он ненавидел, находился в его руках. Да, теперь можно было не прятаться от себя и сказать впервые открыто: я его ненавижу. Хотя бы самому себе. Для начала.

— И вы решили ехать на защиту?

— Да. По-моему, это было единственное решение. Я должен был еще раз убедиться. Посмотреть, как поведет себя Антон на защите. Возможно, он собирается сказать о работе профессора.

— Вы полагаете, что если бы Антон Тихомиров отметил заслуги покойного профессора Кротова, это изменило бы характер его поступка?

— Нет, вряд ли. Заимствование было очевидным. Это не развитие идеи, а прямой плагиат. Но все-таки отметить заслуги Кротова казалось мне тем минимумом…

Мазин посмотрел на Инну. Она по-прежнему прижимала к груди кофту и никак не реагировала на слова Рождественского. Казалось, она даже не слышит его.

— И вы поехали?

— Да, я поехал в институт.

— Взяв с собой тетрадь?

— Ни в коем случае! Я положил тетрадь на место, в стол.

Как это было похоже на него! Он не мог взять тетрадь, "украсть" ее. Принцип? Или очередная нерешительность, изо дня в день сопровождавшая этого спортсмена с волевой челюстью? Ведь взять тетрадь — значило начать действовать. Но это было не для него, конечно. Он еще должен был думать, решать.

— Защита проходила в Большой Круглой аудитории. Так у нас ее называют. Там сиденья спускаются амфитеатром, и войти можно сверху, с четвертого этажа, и снизу, с третьего.

— Вы вошли сверху?

— Да. Потому что я опоздал и защита уже началась.

И еще потому, что ему не хотелось быть в первых рядах.

Рождественский достал сигареты, но, глянув на женщин, бросил пачку на стол:

— Защита уже началась. Я просидел до самого конца, Антон ни слова не сказал о Кротове. При мне. Потом я узнал, что он говорил о нем во вступительной части. Но в самом общем плане заслуг перед наукой… Оппоненты его хвалили, а отец произнес целый панегирик. Говорили о том, что диссертация вышла за рамки кандидатской и должна рассматриваться как докторская.

— Простите, а вам не хотелось встать и сказать правду?

— То есть не правду, а то, что казалось мне тогда правдой? Вы же знаете, что все было гораздо сложнее.

— Теперь знаю. Но вы-то еще не знали!