Страх. Сладострастие. Смерть

В само-узнавании, которое переживает его зритель, пульсирует сияние Истины. Будет ли человек терзаться предрассудками, страхами, заповедями и проповедями, которые навязываются ему ненасытной и кровожадной культурой, если он знает себя, если он способен опереться на самого себя, если он способен доверять самому себе? А будет ли он теперь опираться на эфемерные «идеалы», «как», «норму», которую никто никогда не видел?… Ничего подобного! Он свободен, по-настоящему свободен, потому что настоящая свобода – это свобода от страха, а очистительное пламя Ужаса выжгло его страхи. Вот каков истинный смысл Ужаса, предельно точно понятый Романом Виктюком.

Современный человек, мучимый тревогой, бежит от культуры. Уайльд бежал в культуру, но в принципе это не меняет существа дела. Бегство – всегда бегство, а если бежишь в вымысле, коим на самом деле и является культура, несмотря на всю свою кажущуюся объективность, это бег на месте, а насколько он трагичен – нам расскажет танец Саломеи. «Все элементы культуры нашего времени, – пишет Пауль Тиллих, – способствуют лишь усилению, а не ослаблению тревоги. Ни у одного из них нет того слова, которое могло бы положить конец хаосу, того правильного слова, которое могло бы положить конец хаосу, того правильного слова, которое властно над бытием и тревогой. Первый шаг в поисках этого слова можно будет принять только тогда, когда представители всех областей культуры, всех церквей, равно как и психотерапевты, педагоги, художники, ученые, государственные деятели, признают, что они вовсе не имеют той силы, на обладание которой они все претендовали, а именно, силы, устраняющей угрозу хаоса и рост тревоги в нашем мире. Второй шаг можно будет сделать тогда, когда все элементы, которые стремятся победить тревогу, наконец осознают, сколько много они производят этой самой тревоги при попытке уничтожить ее. Если все это будет проделано, а “угрожающие” элементы нашей культуры будут в полной мере поняты, то до третьего шага останется совсем чуть-чуть; надо будет лишь вновь открыть слово, способное покончить с хаосом и тревогой. Ибо там, где вопрос ставится с предельной откровенностью, без обиняков, внимательный наблюдатель сможет найти и ответ».

Если Пауль Тиллих действительно прав, то нам еще долго придется ожидать того заветного часа, когда всеобщая тревога наконец замолчит и позволит говорить Сущему и Человеку в нас. И если это так, то Роман Виктюк значительно опередил свое, то есть наше, время, потому что такое «слово» уже найдено.

В конце «Саломеи» на сцене погаснет рампа и прозвучит последняя пауза. А когда свет вновь озарит сценическую площадку, возникнет последняя пустота. Декорации, белый диван и стоящие в ряд красные стулья с утонченными, как изгиб пера, спинками. На одном из них будет сидеть Роман Виктюк в облачении паузы и пустоты, увенчанный их величественной красотой. Он уже все сказал, а теперь он сидит и молча вглядывается в оцепеневший зал. Царственное Ничто обличает нашу ничтойность, но именно в этой ничтойности наше счастье, потому что она открывает нам завесу Сущего и тайну Человека. Кто свободен от страхов, продиктованных уязвимой амбициозностью и индюшачьей уверенностью в собственной исключительности, сполна испытает всю сладость этого священного дара.

Знак