Страх полета

— А чем, черт побери, ты была бы сейчас без психоанализа? Ты бы до сих пор переписывала одну и ту же поэму. Да ты бы не решилась послать ее ни одному редактору. Ты же всего боялась. Когда мы встретились, ты бродила, как лунатик, не в силах приступить к упорной работе, полная разноречивых планов, которые никогда не доводились до конца. Я обеспечил тебе условия для работы, вдохновлял тебя, когда ты падала духом и презирала себя, верил в тебя, когда ты теряла в себя веру, платил твоим идиотским психоаналитикам, чтобы ты могла расти и развиваться как личность, вместо того, чтобы метаться из стороны в сторону, как все в твоей чокнутой семейке. Давай, обвини меня во всех своих бедах! Я был единственным, кто тебя поддерживал и вдохновлял, и вместо благодарности ты виснешь на шее у какого-то английского подонка и плачешь о том, что сама не знаешь, чего ты хочешь. Да иди ты к черту! Оставайся с ним, если хочешь, а я еду в Нью-Йорк.

— Но я хочу тебя, — проговорила я, плача. Я хотела хотеть его. И хотела этого больше всего на свете. Я вспоминала все то время, когда мы были вместе, и худшие времена, пережитые вместе, и времена, когда нам удавалось сделать друг друга счастливыми и вдохновлять друг друга, когда он стоял за моей спиной и не давал мне забросить работу, присматривал за мной, когда я, казалось, была готова наделать глупостей. И еще, как я привыкла к соперничеству с ним. Вспоминала годы, прожитые вместе. Я думала о том, как хорошо мы друг друга знаем, как хорошо нам было работать вместе, и то упрямство, которое не давало нам расстаться, когда все остальное рушилось. Даже те неприятности, которые мы делили поровну, сблизили нас больше, чем все, что было между мной и Адрианом. Адриан — мечта, а Беннет — моя реальность. Он суров. Но что ж, реальность вообще сурова. Но если я потеряю его, я не смогу даже вспомнить, как меня зовут.

Обнявшись, мы стали ласкать друг друга, обливаясь слезами.

— Я хочу подарить тебе ребенка, — шептал он, овладевая мной.

На следующий вечер я снова встретилась с Адрианом; лежа на лужайке одного из венских парков, я смотрела на солнечные лучики, пробивающиеся сквозь листву деревьев.

— Тебе действительно нравитсяБеннет, или ты просто перечисляешь его добродетели? — спросил Адриан.

Я сорвала длинную зеленую травинку и сжала ее зубами.

— Почему ты задаешь такие провокационные вопросы?

— Язвительность тут ни при чем. Просто ты очень откровенна.

— Да уж.

— Я это понимаю. Разве ты не подмечаешь в жизни все смешное? Или ты делаешь эти дурацкие различия между моим анализом — его анализом; любишь меня, люби и мои недостатки. Что ты, что Беннет — порядочные нытики. И можете простить что угодно. Да ты просто исполнена благодарности за все, что он для тебя сделал, и считаешь, что кругом должна ему. А он что, не обязан был делать это для тебя? Разве ты чудовище?

— Иногда мне так кажется.

— Бог мой, почему же? Ты не уродлива, не глупа, великолепная любовница, твое тело полно соблазнов, словом, ты самая стоящая женщина от Вены до Нью-Йорка… — он проглотил остаток фразы. — Да, забыл: у тебя потрясающие золотистые волосы. Так что же тебя беспокоит?

— Все. Я очень зависима. Постоянно теряю над собой контроль. Впадаю в депрессии и боюсь летать самолетом. Кроме того, ни один мужчина не захочет нянчиться с писательницей. Они ведь так безответственны… Грезят наяву вместо того, чтобы готовить. А книги им нужнее детей. Они забывают прибрать квартиру…

— Бог мой! Да ты феминистка?!

— Я люблю поговорить об этом, даже думаю, что верю во все это, но, в глубине души, я — как та девушка из « Истории О«. Я хочу подчиняться большому животному. «Женщины обожают фашистов», как подметила Сильвия Плат. Я чувствую себя виноватой, сочиняя поэмы вместо того, чтобы готовить. Да, я чувствую себя кругом виноватой. Вам не надо бить женщину, достаточно вселить в нее чувство вины. Так сформулировала Изадора Винг первый принцип войны полов. Женщина — сама свой самый злейший враг. А чувство вины — основное орудие самоистязания. Ты знаешь, что сказал Тэдди Рузвельт?

— Нет.

— «Покажите мне женщину, которая не чувствует себя виноватой, и я скажу, что это мужчина».

— Тэдди Рузвельт никогда этого не говорил.

— Да, но я так говорю.

— Ты просто боишьсяего.

— Кого? Тэдди Рузвельта?

— Нет — твоего Беннета. Ты не хочешь признать это. Ты боишься, что он уйдет от тебя и ты потеряешь опору. Ты себе представить не можешь, как будешь жить без него, и боишься обнаружить, что все твои целостные теории разлетятся, как карточный домик. Слушай, тебе просто необходимо перестать воспринимать себя, как слабое и зависимое существо, которое ты сама же презираешь.

— Ты еще ни разу не видел, какова я бываю, когда падаю духом…

— Ерунда.

— А следовало бы взглянуть. Ты удрал бы от меня на другой конец земли.

— Почему? Разве ты столь нестерпима?

— Беннет так говорит.