Страх

— Она не такая, — как после долгой болезни Бармин тяжело ворочает непослушным языком, — она не б….

— Ха, корешок, ты, видать, пыльным мешком из–за угла пришиблен, «не такая», да у каждой бабы на морде и ж… цена написана, только законченные фраера её не видят! Машке цена бутылка, этой же…

Пред глазами Бармина веер стодолларовых купюр.

— За нее отступные, самые шикарные б… столько за ночь не берут!.. Отдай, слышь, она ж в меня по самые уши втюрилась, аж дрожит от нетерпения!

«Кретин, павиан! — усмехается Бармин, — это она от страха дрожит и смотрит на него, как кролик на удава. Но зачем ей всё это надо!..».

«Бу–бу–бу…» — гудит в мозгу, а слух как бы сам по себе, обособлено обострен, ловит каждый шорох, каждый слабый звук за грязно–белой дверью. На запястье смутный круг, где раньше был браслет его вечной, стальной «Победы» с золотыми стрелками. И вдруг охолонула сердце, заныло оно от невыносимой боли и безысходности. Только сейчас Бармин окончательно понял, что он сирота, и на целом белом свете нет ни одной души, которая знала бы его с самого начала!.. Часы — это единственная связь, переходящая в метафизическую, с родителями, у которых нет даже могилы… У него нет даже их фотографий!

Когда в Магадане учился в политехническом техникуме, по ночам вкалывая в кочегарке, в поселке отобрали родительскую квартиру, а вещи — в сарай. Кто–то ночью взломал замок на двери сарая… Теперь вот Ксения? Последний его шанс, последняя зацепка… Без нее крышка, нет смысла куда–то идти, что–то делать, куда–то плыть, ехать, бежать… Она его случайный, счастливый выигрыш! «Э-эх, сумасшедший каменный рябчик, рыжеперая дикуша!..».

В пальцах Бармина, которыми он мог бесконечно сгибать железные пивные шляпки, на груди Славика в комок собралась модная рубашка. На пол брызнули пуговки. От мощного крюка в челюсть Славик по стенке сполз на пол, переломился вдвое, как набитый соломой тюфяк.

* * *

Нежные девичьи бедра грубо, бесстыдно обнажены, жесткие пальцы «Чубчика» уже подцепили резинку белых трусиков. Как лебединые крылья, раскинуты Ксенины руки, их ломают колени пацана. Край граненого стакана плющит губы, намертво сжатые зубы, скрежещут о стекло. По страшному, багрово–вспухшему лицу девушки струится водка. Голова разлохмаченным мотком золотой проволоки катается по засаленной байке одеяла.

Бармин боялся дохнуть на эту красоту, вздрагивал от случайного прикосновения, благоговел, не верил, что она так проста и рядом! Вдруг пронзительной, короткой молнией неожиданно полоснуло презрение и отвращение… Отвращение к распятой, униженной, измаранной, но ни в чем не повинной, красоте…

Страшный костяной звук!.. Под тяжелым железом молотка хрустнула ключица Генки. Всесильный, страшный «Чубчик» извивающимся, белесым червем под ногами Бармина, розовая пена на прикушенных от боли губах. С взглядом сомнамбулы пацан забился в угол, залез на спинку кровати.

— А-а!.. Х… с тобой! — брызнула известка, молоток в стену вмял лицо шлюхи с оранжевыми грудями на ладонях.

— Коля–а–а!.. — сквозь багровую дымку и шум в ушах до него донесся предостерегающий голос Ксении.

Бармин, не оборачиваясь, отклонился в сторону, он сейчас видел затылком, чувствовал лопатками. На полу вдребезги разлетелась тяжелая табуретка. И опять страшный костяной звук на жидковолосой макушке очухавшегося Славика. Магаданская, автовокзальная старуха вдруг отделилась от Славика и поплыла к выходу…

— А-а!.. — клокочет, хрипит, вздувается, рвется от сладких спазм горло Бармина. — Ведьма–а–а, опять здесь!..

Длинными, звериными прыжками он несется по бесконечному коридору за быстро уплывающей старухой. Возле ступеней лестницы на четвертый этаж Бармин опять услышал костяной звук…

Никого! Старуха исчезла, а под ногами скрюченный Славик, медленно расползаясь, глянцевито–влажно набухает страшное, красное пятно. В руках и ногах слабость, противная мелкая дрожь: хочется забиться куда–нибудь в угол, забыться, уснуть. Тошнота, как тогда в подвале, подступила к горлу. Сквозь багровый туман брезжит меловое лицо Ксении, ногти впиваются в запястье. Бармин тупо смотрит на лакированный квадрат сумочки, намертво зажатый в пальцах Ксении.

* * *

Туман карабкался по крутым откосам изуродованных сопок, где из песка и гальки щупальцами гигантских кальмаров торчали обрубленные, сухие корни выкорчеванных деревьев. За углом последнего дома — широкая магистраль. Красные сигнальные огни и свет фар слабо прорезали плотную стену тумана. Желтые, перемещающиеся полосы света на черном влажном асфальте, рев моторов, шелест шин легковушек. Подсвеченное прожекторами, низко и глухо желтело серое небо над портом.

— Да брось ты молоток! — задыхаясь от бега, крикнула девушка, и хрипловато захохотала. «Ха–ха–ха!..» — неудержимо с визгливой радостью, с полным освобождением от всего рвалось в низкое, глухо ворочающееся небо. Белеет запрокинутое лицо, свесились пряди волос, высокая грудь вздрагивает от хохота, могущего вот–вот перейти в бабью истерику. Ногти её больно впились в руку Бармина, где намертво зажата ручка молотка.