Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

— …Ты не подумай, что мне хочется читать тебе мораль, а уж тем более — нравится это делать. Да впрочем, тебе ведь и неинтересны люди сами по себе, отдельно от тебя. Тебе важно только знать: как ТЫ выглядишь в их глазах, какое ТЫ производишь впечатление. Ты — жесток и эгоистичен. И страшно самолюбив. Ты и сам не знаешь — насколько!.. Мне ведь не за себя обидно… вернее, конечно, обидно… ну, да что уж теперь об этом… Я просто хотела бы… Нет, я все время сбиваюсь. Извини меня и пойми.

— Да я что ж, я понимаю. И говори, пожалуйста, сколько хочешь. Еще Чехов заметил: если в первом действии раздается телефонный звонок и трубку снимает женщина, то заканчивает она разговор только в третьем действии. Впрочем, это в плохих пьесах…

— Обидеть хочешь? Победителем остаться хочешь? Не сможешь, мой милый! Ты вот скажи: зачем тебе нужна была наша сегодняшняя встреча? Не хочешь, чтобы у меня о тебе остались плохие воспоминания? Разве я не права? На прощание хочешь сыграть роль благородного рыцаря… Ну скажи, что — не так. Скажи!

— А мне наплевать, какого ты мнения обо мне. На-пле-вать! Ты — довольна?

Впрочем, мне наплевать на то, что и как я сейчас говорю. Правда, конечно, я мог бы и отмолчаться…

В наших отношениях уже ничего не изменить, не поправить. Как ни склеивай разбитое… Да и нужно ли?

Когда приходит не-понимание?

И почему, упрекая меня в эгоизме и черствости, ты не смотришь мне в глаза? Разве только я один был виноват?

Ну что ж, прощай.

Время, как говорится, — лучший лекарь.

Мне хочется победить время.

Бывает так, что меня, словно скрежет железа по стеклу, раздражает неизменное течение суток: день — ночь, день — ночь. Тикают и тикают часы. Ненарушимый распорядок дня. И всех дней недели. Что бы ни случилось с тобой — все равно после понедельника наступит вторник… Это еще Чехов сказал, не так ли?

Раздражает смена времен года, их неуклонная последовательность. Сейчас — осень, значит, потом придет зима. За зимой — весна, за весной — лето, за летом — осень. Снова осень. И опять все — по новой. И так — каждый год. Год за годом. Все — неизменно, а проходящее время только прибавляет количество времен года, количество лет. Прожитых тобой лет.

Хорошо в Африке: там нет этой неукоснительно соблюдаемой смены времен года.

Впрочем, в Африке — еще хуже. Там — всего два времени года: сезон засухи и сезон дождей. Жара и ливни.

Зной застывает в пространстве и во времени. Он — безысходен. Ни облачка — от горизонта до горизонта. И нет движения небесных светил. Земля — раскаленная сковородка, и ты ужом вертишься на ней. Час длится как день… или еще дольше…

И так — день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.

Но в конце концов время все же сдвигается с мертвой точки. Приходят дожди. Ты принимаешь их как благодать. Но знаете, что такое — тропический дождь? Маяковский написал точно: «Сплошная вода с прослойкой воздуха». Ливни и грозы запирают тебя в четырех стенах. И ты начинаешь жить ожиданием будущего зноя.

Жара, ливень, жара…

И от этого никуда не деться.

Да и куда ты, голубчик, денешься? Тем более — от себя?

…В какой-то деревушке уставший шофер-африканец остановил машину, лег головой на руль. Я выпрыгнул из кабины и пошел по дороге вперед: там виден был мостик. Ветер закружил вокруг меня пыль крохотным столбиком, она вкусно пахла ванилью. Второй час дня. Небо — белое, словно застиранная простыня. Почти невидимое, выцветшее солнце застыло… где-то там… над головой, которую тяжело поднимать.

Ветер затих. Воздух остановился и стоял неподвижно — он не желал струиться. Только перед глазами все время плыли надоевшие, словно комары, какие-то круги и точки.

Под мостом тек ручей. Я опустил ладони в воду — она была прохладной — и закрыл глаза.

Когда я открыл их — голый черный мальчик, рахитичный, с грыжевым пупком, стоял рядом, с любопытством и с испугом смотрел на меня.

— Comment ça va, mon petit?

Но малыш, наверное, совершенно не знал французского. А я не знал его родного языка, я даже не знал названия его языка… Мальчик сморщил лицо, я подумал: сейчас он заплачет; но малыш засмеялся и кособоко, словно краб, побежал от меня.

Я снова закрыл глаза.

Страус может зарыть голову в песок и думать, что окружающего мира уже не существует.

Наверное, стоит иной раз пожалеть о том, что ты — не страус… Черный мальчуган снова пришел ко мне — в глубину моих глаз, крепко закрытых, — я снова испугался, что он заплачет (что я с ним буду делать?), но он снова неожиданно засмеялся и кособоко побежал от меня…

— …Вот, например, вода для тебя — однородна. Вода и вода. Ты и представить себе не можешь, что в ней — миллиарды живых существ. Вот смотри сюда. Это так интересно!

— Да они прям-таки весь микроскоп обсели! Ты гляди-ко, чего природа только не напридумает! Каких только организмов не родит! Нюжли и впрямь все живое? И разумом наделено? То есть свободой — так как всем, и тебе, наверное тоже, известно: разум свободен, он созерцает… И каждая тварь право на жизнь имеет? А вот еще есть река Гераклита. Тоже, надо признаться, нечто весьма любопытное…