Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

«— Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? — спросил Остап. — Только подсчитайте всё.

— Сто рублей, — ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.

— Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтоб вам было хорошо жить на свете.

Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и наконец объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч четыреста рублей и что с этой суммой он будет жить очень хорошо.

— Ладно, — сказал Остап, — получите пятьдесят тысяч».

Старушка вошла в свою комнату; когда вслед за ней вошел я, закрыла дверь и сказала:

— Вы первый… Уже несколько месяцев я оставляю этот кошелек в разных местах города. Никто мне его не вернул. Вы первый.

— Но ведь и у меня все же мелькнула мысль: не взять ли его себе, — промямлил я.

— Ладно, чего уж там, — равнодушно махнула она рукой. — Будем считать: это не в счет. Здесь в кошельке много денег — можете взять их себе. Но эти деньги — не деньги. Как сейчас говорят: деревянные. Не для будущего… Я хочу предложить вам нечто другое… Смотрите мне в глаза — смотрите прямо, не мигая, не отводя взгляда!

Я как можно пристальнее всмотрелся в ее лицо. Глаза старухи были широко открыты. Черные молодые глаза!

Она смотрела в мои глаза десять минут. Выдержать ее взгляд было непросто. Но я сумел выдержать.

— Всё, — наконец сказала она, прикрыв веки. — Минута — год. Сколько вы будете смотреть в глаза человеку — на столько будете знать его судьбу. Но не дольше десяти лет. Только предупреждаю тебя (она перешла на «ты»): берегис началныка. (Я хотел поправить ее, но промолчал. Хотел спросить: какого начальника? — но тоже промолчал.) У него ни ума, ни совести. (Снова хотел поправить, мол, есть поговорка «ни стыда, ни совести», и снова промолчал.) Всё. Уходи.

Когда я уходил, радиоинсценировка «Золотого теленка» еще не закончилась. Я услышал последнюю фразу двадцать второй главы: «Великий комбинатор отвернулся». Но эта фраза была для меня сейчас не актуальной. Судьба поворачивалась ко мне лицом.

Я ехал в переполненном метро, прижатый к стеклу двери. Меня, — словно героев Гарсиа Маркеса герцог Мальборо, — преследовала реклама сигарет «Мальборо». Но я на этот раз не раздражался ни на рекламу, ни на тесноту. Я — хотя и сам не знаю почему — сразу поверил старухе. Передо мной открывалась дверь в новую жизнь.

Дома я все честно рассказал жене.

Три секунды смотрел в ее глаза. Все, что произошло в ее жизни потом, в ближайшие двадцать дней, — совпало в мельчайших подробностях с тем, что я предсказал.

Я открыл «контору ясновиденья». В ту пору люди, измученные неуверенностью в своем завтрашнем дне, с охотой верили в чудеса. Я стал «модным». Я ни разу не ошибся в своих прогнозах. Впрочем, вы, наверное, помните о «чудесном ясновидце»: одно время газеты много писали обо мне. И телесюжеты были тоже.

Известность моя росла как на дрожжах. «И славен буду я, доколь в подлунном мире…» Но нет, продолжалась моя «хорошая жизнь» недолго — года три.

Однажды под вечер ко мне в кабинет вошел мужчина. Был он нервным, худым, бледным. Смотрел затравленным зверем. Под глазами — мешки. Не знаю: узнал ли он меня. Помнил ли он меня вообще? Вряд ли. Но я узнал его, кажется, сразу: мой кооперативный начальник.

Пришедший сел в кресло.

Я посмотрел в его глаза — в них была пустота. Черная, безысходная, засасывающая в себя пустота.

Надо ли говорить, что с этого дня я утратил дар ясновиденья?

Для домашних моих это было, конечно, тяжелым ударом — ведь к хорошей жизни привыкаешь быстро.

А я отнесся к случившемуся спокойно. Однажды, уже давно, я прочитал где-то: «Жизнь — это жизнью не выполненное обещание жизни». На что жаловаться, скажите? На судьбу? Но ведь ясно как Божий день: судьба моя тоже была заранее определена. И кроме того: меня предупредили. Честно предупредили.

Первое время — не скрою; слаб человек! — меня так и подмывало сходить еще раз к моей старушке. Ну, спросить хотя бы: что лично меня ожидает в будущем? Я доезжал до «Владимирской», выходил на площадь. Медленно брел мимо уличных «торговых рядов», приценивался. Заходил на рынок; если были деньги, покупал чего-нибудь для семьи — да хотя бы пучок укропа или морковки.