Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

И когда мои ноги уже затекали
подо мной и щека моя тронула лед,
высоко над собою по вертикали
я увидел кружащийся самолет.
Он заметил меня и все ниже и ниже
стал спускаться. И вот уж, почти что без сил:
— Ну дави, — я тогда прошептал, — ну дави же
на гашетку! — И крепко рукав закусил…

Открыл глаза, подмигнул мне:

— Что-то я еще помню. Значит, склероза нету. Это утешает. Но ты знаешь, Георгий: что-то с памятью моей все-таки стало. Вот, например, все силюсь понять и никак не пойму: снилось мне это или наяву было. А было. Представь: женщина. Прекрасная молодая женщина. Мечта поэта. Не тело — изобилие. Коммунизм! Огромная грудь. Вынесена вперед метра на два! Ей-богу. Не дам себе соврать. Я ей и говорю, этой женщине то есть: «Не может такого быть! Ты — сон!» А она: «Ну ты и дурной! Глазам своим не веришь, так руками проверь. Потрогай!» Я провел по грудям — рукам моим жарко стало. «Ну что, убедился, Фома неверящий? — это она мне. — А говоришь: не бывает, сон!» И вот до сих пор маюсь, понять не могу: сон это все-таки был или явь? Вроде как явь. Но ведь не бывает таких грудей! Не бывает! Или все же бывает? Ты вот, Георгий, как думаешь?

Ну что я мог ему ответить? Тем паче что ответа Валера от меня и не ждал.

— Послушай, мы с тобой, Жора, всё тары-бары да растабары. А я о тебе, теперешнем, и знать еще ничего не знаю. Ты где работаешь-то?

Я ответил уклончиво, пожав плечами:

— В одном научном институте. Рассказывать неинтересно.

— А кем?

— Мэнээсом.

— Что, что? Майонезом? — Валерий расхохотался.

— Можно и так сказать. Тоже правильно будет.

— Постой. А если серьезно. Просвети меня, темного.

— Мэнээс — младший научный сотрудник.

— Теперь понятно. И получаешь, наверное, меньше, чем банщик. Гроши-копейки.

— Что верно, то верно. Лопатой деньги не гребу. Радуюсь, что вообще хоть что-то получаю… А у тебя, судя по всему, не так?

— Да уж конечно не так. Или ты полагаешь: я — идиот по жизни? Я, правда, тоже как бы работник умственного труда. Книгами торгую. Так сказать, коробейник.

— Извини за нескромный вопрос: сколько же ты получаешь?

— Я не получаю, а зарабатываю, — поправил он меня назидательно. — Ну, скажем, штуку в день…

— Это как?

— Ну, тонну, — сказал, зевая.

— ???

Валерий закипел:

— Да ты что, Георгий, с луны свалился?! Головкой совсем скорбный? — Сделал какой-то неопределенный жест правой рукой. — Одно слово: Анчутка беспяточный!.. Мальчишка. Жизни не знаешь. А фэйсом по тэблу тебя не возили? Нет? Счастливый ты человек! А в какой стране мы живем — знаешь? Знаешь, да? Умница! Счастлив, кто посетил сей мир… — Усмехнулся весьма недобро. — Но ты не Цицерон. И не Тютчев. Куда тебе! А судьбу ты предсказывать умеешь? Когда линия моей руки пересечется с трамвайной линией — сказать сможешь?.. Ну ладно, шучу. Не обижайся. Тыщи… тыщи зарабатываю. Но не думай: мне денег не жалко. Мне их и никогда жалко не было, а уж тем более сейчас. Но у человека всегда должны быть деньги. Чтобы он всегда мог их тратить. Так, как хочет. Ты думаешь: если у меня есть деньги, то я не вижу уже, что вокруг меня — нищие? Копейки считают. И вот это — унизительно. Ты-то понимаешь это, дурашка, своей головой ученой? Хоть это понимаешь?.. Да что с тобой говорить… И знаешь, хотел бы я быть евреем. Ты удивлен, Георгий? — Я неопределенно пожал плечами. — Евреи это такой умный и талантливый народ. Но я ни умом, ни талантом похвастать, увы, не могу. И вообще много чего не могу… А вот в дни путча ты где был? — вдруг, прищурившись, спросил Валерий.

— Меня в городе не было, я в отпуске был.

— Тебя не было… — сказал мой одноклассник задумчиво и серьезно. — А я вот всю ночь у Мариинского был. Славная ночка получилась! Ох, и славная! Я даже физически чувствовал, как помолодел. Правда-правда. Ведь наша с тобой жизнь, тут и спорить, Георгий, не о чем, — вся уже в прошлом… А в ту ночь… Нет, что ни говори, хо-ро-шо в ту ночь было! Но вот смотри: как быстро эйфория прошла. Как быстро! Смотри: еще совсем недавно — а-ах, гласность! Казалось бы, говори, пиши, печатай. Все, что хочешь. Все разрешено. Свобода! Да, говорить можно. Не убьют, не посадят. А попробуй-ка напечатайся! Оказалось, что и никакой идеологии не надо — можно просто-напросто экономически задавить. Есть деньги — пожалуйста, печатайся, сколько душе угодно. Нет — будь любезен, отойди в сторонку. И всё, разговор короткий. И сам на себя пеняй, раз ты такой бедный и непутевый. Хоть и умный… А деньги сейчас у кого? Что, думаешь, я не понимаю?.. Не понимаю, что жили мы в концлагере, а теперь на скотном дворе живем? Разве не так?.. Что молчишь? Ну, молчи, хрен с тобой, Жора…

Он налил водки в стакан. Выпил. Горько усмехнулся: