Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

А еще я заметил: он как книгу открыл на странице 78 — так больше и не перелистывал. Не читал. Книга неинтересная? Взял бы другую… А ведь Петька, мой друг и одноклассник, расхваливал мне Кортасара, восторгался: такой необычный писатель! Из Аргентины, кажется. Эта самая Аргентина-то — на другом конце света. В Америке. В Латинской. Столица — Буэнос-Айрес, это я знаю. Сомбреро, серенады, револьверы, пампасы. Жизнь там, наверное, не такая, как у нас… Правда, я однажды фильм видел с певицей… с этой… как ее… с Лолитой Торрес. Совершенно дурацкий. Может, и книга Кортасара такая же?

Мне было как-то грустно. И почему-то обидно за дядю Лешу. Обычно он веселый. Всякие байки интересные рассказывает. Но разговорить дядьку я в этот раз так и не рискнул…

Часа через два дядя Леша заглянул в комнату.

— Спасибо тебе, Толя. Я, пожалуй, пойду.

— А как же… — начал я.

Он посмотрел на меня с какой-то виноватой полуулыбкой.

— Понимаешь, некогда мне уже… Дела… Да, брат, такие вот дела… Ты передай отцу с матерью привет от меня. Скажи: мол, жив-здоров. И извинялся, мол, что не смог дождаться. Но: дела, дела… И — спасибо тебе. Искренне говорю.

Ушел, тихо закрыв за собой дверь.

А у меня в голове так и засело «спасибо тебе». За что мне спасибо?

Ну, а за контрольную я действительно схлопотал пару…

Альтруистическое, или страдания юного Зингера

О, душа моя! Реку тебе:
отчего, желая добра,
ты не творишь добра?

Граффити XVII века. Софийский собор Новгорода

Русский рассказ

Как хороши, как свежи были… Ну да Бог с ними, с этими розами! Флёрдоранж! Конечно, флёрдоранж.

Как хорошо, как сладко ему спалось! На ступеньках лестницы, головой в прутья перил…

Он пришел сюда поздно ночью. «Пусть любимая моя, замуж выйдя, спит спокойно — я буду хранить ее покой». У него еще хватило ума сесть не у самых дверей новобрачной, а подняться на пролет выше.

Утром, около семи, пришла дворничиха убирать лестницу. Она осторожно тронула человека, сидящего на ступеньках, за плечо, поняла, что не мертвый, заглянула в лицо, увидела, что не бандюга отпетый, — и тогда стала решительно будить:

— Эй, гражданин, вставайте! Вставай, вставай, уходи отсюда. От греха подальше. Скоро жильцы проснутся — тебя увидят, милицию вызовут. Вставай же, кому говорят, забулдыга несчастный! — Она с остервенением трясла спящего за плечи.

Нежно-младенческое выражение сошло с лица полупроснувшегося Сергея. Почти бессознательно он протер кулаками опухшие глаза. Ладонями провел по щекам. Резко проступили скулы. На скулах — щетина.

С трудом, упираясь правой рукой в камень ступеньки, поднялся с налёжанного места. На негнущихся, занемевших ногах вышел на улицу. В ушах еще звучали слышанные вчера вечером крики: «Горько!»

Пробормотал, не обращаясь ни к кому — поскольку никого рядом и не было:

Ваше величество,
ваше палачество,
вам — ваше вычество,
мне — мое ячество.
Так переходит
количество
в качество…

С усмешкой подумал, переиначивая Декарта: «Sum ergo cogito». Но усмешка получилась какая-то жалкая, неизвестно к кому обращенная, неизвестно зачем рожденная на свет. «Ну, а кто еще существует? Ау! Отзовитесь! Впрочем, зачем тебе люди, и главное: ты им — зачем?»

Хотелось пить. Облизывая пересохшие губы, посмотрел налево, направо, вверх. Пустота…

Солнце, наверное, уже тоже встало; правда, где оно сейчас? — за домами не было видно. Но сверкающая в прорези улицы Адмиралтейская игла больно колола глаза.

Асфальт и камень. «Рано еще… да и суббота сегодня…» — поеживаясь, со злым равнодушием подумал Сергей.

Свернул в какой-то двор. Посредине чахлого сквера, на невысоком постаменте, стояла гранитная ваза a la Сталинская эпоха. Сережа ткнулся лбом в холодный гранит. Забормотал:

— Любимая, меня вы не любили,
не знали вы… не знали вы,
что я и мучаюсь с того, что не пойму,
что не пойму — то не пойму…
Куда несет нас рок событий?
Не знаю, как и для чего
над крышей рвался шар крылатый
и имя «Зингер» возносил…

На минуту задумался, словно вспоминая: что же дальше, — вытер нос рукавом куртки и закончил:

— Любимая — жуть, когда любит — поёт.

Он попытался обнять вазу — не получилось.