Страда и праздник. Повесть о Вадиме Подбельском

Тупая боль усталости все сильнее охватывала спину. Поставив ящик в штабель, он опять оглянулся на дверь и вгляделся в пыльно-зеленую стену багажного вагона — какая же прорва этих посылок! Раньше так не бывало; почтовый вагон, уютная теснота отсека для посылок, выгрузили тележку, ну, две и покатили к железнодорожному почтовому отделению, отобрать, что пойдет дальше, — и на ломовые дроги, везти на другие вокзалы, по девяти московским направлениям, грузить в те же тесные каморки почтовых вагонов. А теперь на́ тебе — посылки прибывают в битком забитых товарниках, и поди их сразу и выгрузи, и рассортируй, и развези по вокзалам! И ящики все десятифунтовые, в предельном весе, потому что в них зерно или пшенка — продуктовые сплошь посылки, потому что голод в Москве дошел до последней точки и только так жители более сытых мест могут спасти своих московских родственников, а красноармейцы, воюющие в этих сытых местах, — своих; но часто адреса идут и вовсе не московские, просто Москва самый что ни на есть в России узловой, перевалочный пункт, и чтобы посылка попала из Касимова в Псков, ей надо побывать здесь, в двух железнодорожных отделениях, полежать да покататься на тележках.

В прошлом, восемнадцатом году заботило сокращение почтового обмена — прямо на глазах умирал; из почти восьми тысяч работников почтамта и городских отделений две тысячи оказались лишними, их уволили, поснимали чуть не треть почтовых ящиков на улицах, а вывески почтовых отделений остались только в центре города, и малую толику писем сортировали в нетопленных помещениях посипевшими от холода руками. Впрочем, что сортировали, пожалуй, больше охраняли: весь второй этаж почтамта — пятая и шестая экспедиции — был завален мешками с письмами военнопленным, тем, кто сгинул где-то в Германии, — шесть миллионов скопилось таких писем, потому что прервалась связь с заграницей; потом, к концу года, письма все-таки ушли по назначению — помог Брестский мир. А теперь вот посылки…

Опять подкатили тележку, и Булак механически стал перекладывать ящики в штабель, все думая о своем, не слыша голосов вокруг.

В это утро он, против обыкновения, не появился в числе первых на почтамте, в своем кабинете с высокими потолками и широкими окнами на Мясницкую. Всю ночь просыпался, и, как помнилось, не от какого-то кошмарного сна. Несколько дней назад заняли под разгрузку посылок барак на вокзале бывшей Николаевской железной дороги, заняли потому, что вокзальное отделение было уже сплошь забито и что-то надо было делать еще, — ведь не скапливать посылки, приходящие в Москву, было делом его, Булака, и коллегии почтамта, которую он возглавлял. Он и просыпался поминутно, задавая себе все тот же вопрос, и только когда уже привычка властно позвала проснуться, еще в темноте, среди мутно проступавших углов мебели, он вдруг понял, что сортировать-то надо тут же, в бараке, и выдачу посылок наладить здесь. Не хворы получатели изменить обычаю, что только в шикарном зале почтамта выдают, в четвертой экспедиции, по правую руку от входа. Не-ет, захочешь получить зерно, перетолочь его в муку, так притопаешь и сюда, к бараку.

Шагая под дождичком, он представил себе, как все будет; знал, что в бараке с раннего утра должно находиться несколько сортировщиков: сам накануне назначал, а тыркнулся туда-сюда, и нет их… Особенно разозлило отсутствие одного, самого ловкого, из старых еще виртуозов; спросил, где он, сказали, что и вчера не был и двух напарников уговорил — не нравится грузить-то. Сортировщику обычно что: покрикивай себе на грузчиков да веди счет, а тут — таскай! Грузчики объясняли с ухмылкой, как бы гордясь надежной простотой своего труда, и Булак, вяло согласившись с ними, вышел на платформу, с опаской посмотрел на вагоны — их было три, и разгрузки, стало быть, часов на шесть.

Про себя решил, что ловкачей немедленно уволит, и тут же подумал, что так вот и разваливается почтовая сила: со сколькими уже квалифицированными людьми пришлось на почтамте расстаться, места их, конечно, не остаются пустыми, к стойкам с клетками, по которым раскладывают письма, становятся пареньки и девчата, чего-то делают, а подойдешь, проверишь, и хоть караул кричи: письмо в дом на Тверской оказывается в арбатской клетке, а конверт на Никитскую — в пресненской…

Подвезли тележку. Один из грузчиков встал на козлы, Булак подавал ему ящики, пружиня ногами, вскидываясь всем телом, чтобы помочь уставшим рукам.

— Товарищ Булак!

Кто-то коснулся плеча, он подал очередной ящик и обернулся, радуясь, что можно распрямиться, застыть на секунду.

— Я два «уайта» подогнал. С завода АМО, из ремонта пришли. Откуда посылки брать будем — из вокзального отделения или отсюда?