Стоунхендж

Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет их зелье, ест их дичь, даже пляшет с ними. А нигде так полно не отдается душа дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы — все бесовские... От них кровь становится горячей даже у него, который только смотрит, а ноги сами дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу танцы только те, когда не касаешься в танце женщины, когда двигаешься плавно и величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты...

С тоской, понимая, что губит себя навек, он взял кубок с вином, залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать, что хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо спеченное на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.

На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно испугавшись чего-то, одновременно отвели взгляды.

Он ощутил чье-то присутствие. Резко оглянулся — к нему неслышно подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно, почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.

— Ты пил нашу воду и ел нашу соль, — произнесла она медленно, голос был красивый и низкий. — Почему вдруг?

Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:

— Да просто так. А что?

— А не потому ли, что твоя спутница...

— С чего ради? — возмутился Томас очень горячо, даже не дослушав. — Ради нее я не пошевельну пальцем! А уж гореть в геенне огненной вместе... Да если она даже в раю окажется, чего Господь в своей справедливости не допустит, то я чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь в ад!

Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть тронула губы. Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с тайной насмешкой.

— Мир не меняется, — сказала она негромко, — Он только сбрасывает, как ящерица, старую шкуру. Но сердце все то же. Сильное и горячее!.. Спасибо тебе, боец чужого бога.

Томас не понял.

— За что?

В руках женщины с легким хлопком возник длинный изогнутый рог. По тому, как держала, Томас понял, что рог полон до краев. Он хотел отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли языческое питье будто сами по себе.

Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:

— Если отказывается Перун, если Велес против... то все же я, Леля, беру их под защиту!

Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его

расширились, он непонимающе смотрел то на языческую богиню, то на железного рыцаря. Томас подсел к калике, тот был занят куриной ногой, жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.

— Кто эта демонша?

— Леля, — буркнул Олег. — Богиня, дурень... Неужто так боишься?

— Боюсь, — признался Томас. — Не гибели, а искушения. Что тело, оно бренно, а вот душу бы не запятнать.

— Не путай душу с совестью.

— Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.

Пока они были заняты богословским диспутом, Леля увела Ярославу, что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались Томасу похожими, как сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.

Томас провожал их взглядом, пока они не скрылись за деревьями. Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:

— Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?

Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:

— Чем вас тешить, когда нового зреть не желаете, а старое уже в печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?

Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:

— Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да я... Да ни за...

Резкий хлопок прервал его жаркую речь. Костер внезапно взметнулся жарким пламенем. Багровый огонь поднялся на высоту в два человеческих роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя в самый раз, смотрел на бабу-ягу с подозрением.

Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:

— О благословенная Табити!.. В этот день всеобщего примирения яви нам согласие, дай знак!..

Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар не снизился, тут же взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:

— Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не враждуем и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о каком думают наши гости. А мы поглядим, потешимся!

В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то фигуры. Наконец на красноватом пламени все увидели раскидистые деревья, поляну, жаркий костер.

Перун недовольно покрутил головой.

— Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.

Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.

— А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?.. Погоди, давай другого гостя поглядим.

В пламени очистилось, некоторое время мелькали смутные тени. Затем пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех пор, пока злой голос Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:

— Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!

Баба-яга заторопилась:

— Погодь-погодь! Я ж не виновата, что его мысли блуждают черт-те где! Табити!