Сторожевая застава

— Когда позволишь, княже, я расскажу, как оно произошло — и, не ожидая разрешения, продолжил далее с таким видом, будто рассказывал интересную быль — Тут такое дело. Полез деда Овсей на башню, чтобы посмотреть, что оно делается вокруг. А тут подул ветер и сорвал с дедовой головы шляпу. Мы и глазом не успели моргнуть, как этот вот Мирко — он кивнул на Витьку — подхватил шляпу и полез к деду на башню. И пока деда благодарили его за то, что Мирко не дал шляпе закатиться в болото, и ругали, что тот вскарабкался на башню без разрешения, Мирко успел заметил, как ты, княже, выезжаешь из мохнацкого леса.

Говорить неправду Мономаху было тоже опасно.

Однако Олешко смотрел на князя такими честными глазами, что даже Витька поверил, будто так оно и было.

А вот князь, кажется, в чем-то сомневался. Он перевел взгляд с Олешка на простоволосого деда Овсея и насмешливо прижмурил глаз.

— Красиво повествуешь — сказал вон — только почему же я не вижу шляпы на дедовой голове? Что, опять ветром сорвало?

Этот вопрос касался уже деда. Но поскольку дед никогда не говорил неправды, то ему оставалось только опустит голову, чтобы не встретиться с насмешливым взглядом князя Владимира.

Вдруг Мономах посмотрел куда-то за спины дружинников и его глаза перестали улыбаться.

— Ну, что же — сказал он — за то, что вовремя заметили пришельцев, хвалю. Но оставил ли ты, Илька Иванович, кого-то на сторожевой башне, перед тем как ринуться с дружиной к воротам?

Илья Муровец почувствовал, как по его спине сыпнуло морозом. Да, кажется, на башне сейчас никого нет. Последними там были дед Овсей и Мирко. Но они здесь… А за такой недосмотр князь Владимир стыдит так, что не приведи Господь! И есть за что. Половец, он такой — то и духу его не слышно, а за миг уже под воротами! Вот как князь…

Муровец поспешно оглянулся в сторону сторожевой башни, но ничего не увидел, потому что ее закрывало несколько разлогих деревьев.

— Я… — начал он — Княже, мы со степи глаз не возводим. И над Сулой мои люди ходят, и на краю леса есть сторожевой дуб. Там тоже двое сидят…

— Что следят, это хорошо. Но я спрашиваю тебя о сторожевой башне — остановил его Мономах — Или напомнить тебе еще раз, что на той башне денно и нощно должен стоять человек?

Князь сердито пошевельнул густым усом и не ожидая ответа отъехал в сторону, чтобы открылась сторожевая башня. Вдруг одобрительно кивнул головой и сказал:

— Что же, хорошо службу несете. Где Муровец — там все ладно.

Теперь на холм выехали все. Муровец облегченно вздохнул: на башне виднелась крошечная фигура наблюдателя.

— Это, видимо, дядька Панько — виновато прошептал деду Витька — вылез на башню и меня высматривает, я же пообещал ему пригнать коня и не пригнал.

— Ничего, подождет — ответил дед и не удержавшись взлохматил Витькин чуб — тебя, хлопче, нам сам Бог послал!

Дикая кошка Рысь

В этом лесу она чувствовала себя хозяйкой.

На деревьях — от толстенных нижних веток, где так удобно отдыхать, и до верхних, которые и белку не удержат — она не имела себе равных.

Немногих она боялась и внизу, на далекой влажной земле.

Зато сама она наводила страх на весь лес. Зайцы и лисы едва заслышав ее запах, стремглав срывались с места. Косули и олени обходили десятой дорогой то дерево, на котором она отдыхала.

Все знали ее беспощадность и умение внезапно и молниеносно впиваться в незащищенную шею. Даже лохматый медведь или громадный зубр, что иногда заходили в эти места — и те, заслышав запах дикой кошки, нервно передергивали носом и осторожно оглядывались. Не боялся ее разве что дикий кабан, потому что его толстокожую шею не брали никакие когти. Зато над ним можно было вдоволь потешиться. Например, схватить только что рожденного поросенка и прыгнуть с ним на дерево…

И не было для нее большей утехи, чем лакомиться сынком или дочкой вепря и наблюдать как тот в истошной ярости пинает клыками дерево, на котором она пиршествует.

Единственно, кого остерегалась дикая кошка — это двуногих существ. Остерегалась и презирала, потому что те не умели толком ни по лазать по деревьям, ни бегать по земле. Да и шеи у них были такие нежные и незащищенные, что распороть их можно было одним когтем ее лапы.

Зато у двуногих были очень ловкие передние конечности. Они умели все, а особенно — выпускать длинные и жалкие жала, от которых не было никакого спасения. Единственная утеха, что эти существа имели плохое зрение. Такое плохое, что не могли увидеть ее даже тогда, когда она лежала, прижавшись к ветке за несколько прыжков от них.

Поэтому она привыкла не убегать, когда кто-то из этих двуногих проходил неподалеку. Разве что теснее прижималась к дереву и прищуривала глаза, чтобы от них не отразился солнечный луч. А еще она любила выбираться на опушку и подолгу наблюдать за жизнью двуногих. Особенно ей нравилось следить за их малышами. Те, точь-в-точь, как ее котята, не могли ни минуты побыть в спокойствии. Они бегали, прыгали, лазили по деревьям, брыкались и вообще поднимали такую веселую возню, что порою ей самой хотелось спрыгнуть из дерева и побегать среди них.